Глава 4
Заканчивалась сибирская весна. Тайга одевалась густою листвой. На Ангаре вода пошла на убыль. Пахло прелыми листьями и подсыхающей землёй, покрывающейся сочным многотравьем. Тёплый воздух рассекали шустрые стрижи и ласточки, хватая на ходу мошку. По вечерам в округе разносилось кваканье болотных лягушек, разбуженных уходящей весной.
Городок, куда конвоиры доставили Александра Киприяновича, больше Туруханска раза в четыре. Тысяча семьсот душ живут на двух улицах, вытянувшихся вдоль левого берега Ангары. Дома рубленые, в большинстве своём пятистенки, с хлевами, гумнами, курятниками, крытыми дворами и высокими тесовыми заплотами. В каждом дворе лошади, коровы, свиньи, куры, потому тянет вдоль улиц навозом.
Пашут лошадьми наделы, удобряют навозом землю, сажают грядки лука, чеснока, капусты, моркови. И только картошка лежит в кулях на огороде – ждет своей очереди. Ей, кормилице, хозяева отдают по две трети наделов. Кудахчут куры, бродят за плугом или лопатой, выхватывают из земли жирных червяков. Каждая душа ждет прихода лета.
На поскотине большое стадо коров караулят два верховых пастуха. На правом берегу реки зеленеют артельные шалаши, лодки сохнут на песчаных косах, а поперёк стрежня стоят сети. У шалашей дымки взвиваются, готовят еду рыбаки.
Балаганск – верстах в семидесяти, влево, от Сибирского тракта. От него до Иркутска почти сто восемьдесят вёрст. Для Александра Киприяновича, как он считает, это – под боком. После тысячевёрстных кочевий по тундре для него такие расстояния – пустяк. До русско-китайской границы почти как от Дудинского до Туруханска. Места здесь красивые. На юго-западе белеют отроги Саян, то прячась в облаках, то подставляя хребты весеннему солнцу. Вокруг тайга в весеннем мареве. Решил долго не присматриваться к жизни горожан. Вся Сибирь живет одним укладом. У него глаз намётан. Быстро определил рисковых мужиков, знающих давно дорожку на Кяхтинское торжище и на золотоносные таёжные ручьи и реки по обоим берегам Лены. Поговорил с одним, покурил с другим. Увидел, что сгодятся ему в приказчики по закупке в Кяхте китайского чая для торговли в Иркутске, Красноярске и в низовье Енисея. Что-что, а чай пойдёт, слава Богу! За ним можно «брать на буксир» китайские шелка и кожи, фарфоровую посуду и монгольскую соль.
Сотников снял половину дома с лабазом, просторным двором, где встанут кряду четыре подводы и пятая, при надобности, сможет с ними разъехаться. Он понимал, сам много не наездит из-за гласного надзора, а приказчикам его – никто не указ! Куда пошлёт – туда и поедут! Прошения в полицию писать о поездках, шапку ломать перед полицмейстером он не привык. Гордость купеческая не позволяет! Он своим видом независимость показывает властям, кичится, что не сломлен! И разлука с семьёй, и невозможность напористо заниматься торгом его не обескуражили. Хотя с женой в письмах договорились: Елизавета Никифоровна с сыновьями приедут года через два в Балаганск, погостят с месяц. Только маленькую дочь Екатерину не удастся увидеть. Она осталась с бабушкой Анной в Потаповском. Так что мало-помалу он набирается опыта, как усыпить бдительность полиции и ослабить гласный надзор.
Попросил одного старателя, уходившего в Ленскую тайгу, присмотреть для покупки участки с ценным песочком.
– Приценись. Узнай, кто владеет землями. Надёжные ли люди? Чтобы не надули нас. А то заарендуем, а там песок уже два раза перемыт. Понял?
– Понял, Александр Киприянович! Артель свою сколотим из балаганцев или возьмём фартовых бог весть откуда?
– Это – потом! Но брать будем только своих, тобой проверенных. Надо чтобы отличались терпением и дотошностью старатели, а не были пустомелями и пьяницами. Да не воровитыми. Бывает, руки золотые, а рыло поганое и горло мишурное. От таких – избави, Бог!
Зимой читал книги. Брал у священника и учителя местной школы. Они с осторожностью и заметным страхом поначалу общались с ссыльным купцом. Но, почувствовав ум, начитанность и практическую сметку, раскрепостились и часто обменивались визитами, скрашивая провинциальное одиночество. Долгими зимними вечерами играли в карты и шахматы, пили чай, по праздникам – водку. Александр Киприянович взял в экономки Анастасию. Была она миловидна, строга к своему телу, как бывают строги засидевшиеся девицы после двадцати пяти лет. Анастасия приходила рано, когда хозяин ещё спал, разжигала печь и готовила завтрак. После, если он уходил подышать свежим воздухом, убирала в зале и спальне, ходила на рынок за свежей свининой, молоком, картошкой, сметаной. Рыбу и яйца приносила соседка по дому. Раз в неделю Настя топила баню, загодя замачивала в квасе веники для подружившейся троицы. Они любили париться, валятся в снегу и снова кряхтеть на полке, пока не изойдут потом. В бане, на сыром полке, вели неспешные беседы о превратностях российской жизни. Александр Киприянович, несмотря на крутой нрав, ладил с экономкой, то ли оттого, что она была молода и красива, то ли оттого, что просто соскучился по женщинам, которыми был обделён в кочевой жизни. Тундра надолго лишали женской ласки, домашнего тепла и огрубляла его, и так уже твердокаменную душу. А теперь, став одиноким не по своей воле, он пытался восполнить эту нехватку божественной гармонии в первую очередь при помощи чернобровой Анастасии. Он нередко приходил на кухню, садился и наблюдал, как сноровисто экономка управляется с делами. Она, чувствуя взгляд, проникающий в душу, рдела, начинала суетиться. И чтобы избавиться от назойливости, шла якобы за овощами в чулан или к кадке за водой, или к горящей печке. Александр Киприянович, насытившись глазами этой, никем не тронутой красотой, возвращался в залу, набивал трубку и долго раздумывал, попыхивая табаком. Перед глазами возникал образ строгой Елизаветы Никифоровны, как всегда, грозящей пальцем: не смей! И он, с сожалением, гасил в себе желание. Дважды в неделю ходил на торжище, приценялся и имел полное знание летних, осенних и зимних цен на товары и огородину. Из-за того, что Балаганск находился рядом с Сибирским трактом, сюда приезжали торговать купцы из Енисейска, Иркутска, Кяхты. Сотников с затаённой улыбкой посматривал на собратьев-купцов, особенно на больших ярмарках. Целые обозы с китайскими товарами заполняли ярмарочную площадь, зазывая покупателей из ближайших городов и сёл приобрести, что душа пожелает! Рядом с торговыми балаганами развёрнуты скоморошьи, сапожные, святочные! За ними – качели, карусели, столы с баранками и кипящими самоварами. Целую неделю идут торги. И пока не опустеют обозы, никто не отправляется в обратный путь. Затем купцы итожили торжища, намечали время следующей ярмарки, какие товары они привезут друг другу. В накладе не оставался никто, но больше всего – сами балаганцы. Ведь только гостей на ярмарках побывает в несколько раз больше, чем самих хозяев! Их берут на постой, потчуют, помогают гужевыми перевозками, сбывают на прокорм лошадям и сено, и картошку, и овёс, и муку. После каждой ярмарки у хозяев кошели тужатся от денег.
Александр Киприянович вспомнил, как в старину, по рассказам отца, проводились большие ярмарки в Туруханске. Туда съезжались на кочах купцы из «златокипящей Мангазеи», из Енисейска, Томска, Иркутска. Две недели шёл большой торг. Купцы с юга продавали муку, чай, сахар, вино, ситец, шёлк, ружейные припасы, сети, неводы, а купцы-северяне предлагали рухлядь: шкуры песца, соболя, лисы, волка, медведя, росомахи, белую и красную рыбу, вязигу, бивни мамонта и осетровую икру. Десятки парусников, самосплавных барж усеивали берег реки Турухан, ожидая разгрузки, а затем погрузки товаров. Всё это закончилось в семнадцатом веке с упадком Мангазеи. Да и Туруханск потерял значение, как город ярмарок, стоящий на пересечении водных путей с юга и запада. «Жаль, конечно, что ушла в небытие Туруханская ярмарка. Вот возобновить бы её в Дудинском! Иноземцы могли бы ходить к нам Ледовым морем, а с юга – речники с товарами. Уголь есть. Тогда бы Дудинское расцвело не хуже Енисейска, – думал Александр Киприянович, глядя на хмельных ряженых и на расписные торговые балаганы. – Мы бы сделали ярмарку не хуже, чем здесь». И он решил на будущее лето заняться торгом через Кяхту. Бывалые мужики говорили, там и цены намного ниже иркутских, и тракт безопасней: на дороге всегда обозы. Ночью обозники отдыхают у сёл, вытянувшихся по тракту, и выставляют охрану с трёхлинейками. Бояться, что таёжные разбойники отберут товар, не стоит! Для сопровождения особо ценного даже нанимают верховых казаков. Он на счётах прикидывал расходы и доходы, помечал, какие ходовые товары привозить из Кяхты и в каких объёмах, во что обойдётся аренда лошадей с подводами, в чем нуждаются купцы приграничного городка. На расчеты ушел не один вечер и не один месяц. Вникая в торговые дела Иркутской губернии, он читал газеты, отмечал, какие города и сёла снабжает товарами тот или иной торговец, его гильдийность, обеспеченность гужевым извозом, сеть его торговых рядов, лавок и сколько ртов он кормит. И для себя сделал вывод: крупные купцы первой гильдии лишь в Иркутске, в остальных городах – второгильдийцы, третьегильдийцы. Конкуренции особой нет, так как губерния по-прежнему была местом ссылки и каторги царских преступников.
