– ПЕРЕЕХАЛА К ТЕБЕ?!
– Я понимаю, что все немного внезапно.
– НЕМНОГО ВНЕЗАПНО? Ты знаком с ней каких-то две недели! Подумать только! Вы кто – мухи-однодневки?!
– Аманда…
– Папа, ты бредишь. Ты же едва ее знаешь!
– В том-то и дело. А хочу узнать лучше. Просто сгораю от нетерпения.
– И ты решил узнать ее таким способом? Послушай, ты втюрился, и я за тебя очень рада, но я и волнуюсь за тебя, Джордж. Ты ломишься с места в карьер. Ты втюрился, и твое чувство очень сильно, только она не станет любить тебя так же сильно в ответ, и уверяю тебя, если ты попросишь ее переехать к тебе, она, скорее всего, сбежит от тебя на край света. И правильно сделает! Любая женщина поступила бы точно так же.
– Она не любая.
– Может, и так, но если она не какая-нибудь марсианка…
– Почему бы и нет?
– …тогда она точно решит, что ты сумасшедший.
– Ты не стала бы так говорить, если б ее увидела. Это решение кажется самым простым и естественным…
– Вот видишь, как для тебя все быстро и просто! А я ведь ее даже еще не видела!
– Почему бы тебе не заехать к нам на ужин в субботу?
– Потому что я буду в Ромфорде, и мне нужно завезти к тебе Джея-Пи…
– Ну, оставайтесь потом, когда приедешь его забрать.
– Не могу. В субботу вечером ему должен звонить Генри, а я…
– Я просто хотел тебя с ней…
– Да зачем это мне? Почему я вообще должна запоминать ее имя? Через каких-нибудь пару дней она сбежит, стоит тебе попросить ее переехать сюда. Ведь вы знакомы всего две недели.
– Знаешь, Аманда, порой я никак не пойму, с чего ты взяла, что можешь разговаривать со мной в таком тоне.
– Я…
– …
– …
– Аманда?
– …
– О, милая, только не плачь, я вовсе не хотел тебя оби…
– О нет, я знаю, что не хотел, потому и плачу. Ты даже выволочки мне делаешь так по-доброму, и ты прав, а я не знаю, что со мной творится, я просто какое-то злобное дерьмо…
– Ты вовсе не злобное…
– Еще какое злобное! Вот и опять! Откуда ты знаешь, что я не разревелась специально, чтобы ты принялся убеждать меня, что я не злобная?
– А ты какая?
– Не знаю!!!
– Милая, что происходит?
– …
– Вздохи такой длины обычно указывают на то, что…
– Кажется, я разосралась с девчонками.
– Боже, Аманда…
– Я знаю, не нужно ничего говорить.
– С какими девчонками?
– Чего?
– С какими девчонками?
– Да все с теми же. Мэй и Рэйчел.
– Рэйчел… Это та, что разговаривает одними вопросами?
– А Мэй – та, у которой сиськи натуральные, но похожи на силикон. Вот видишь? Стоит мне только о них подумать, как я тут же стебусь над ними…
– Так что случилось-то?
– Все как всегда. Я просто открыла свою огромную, грязную, драную пасть.
– О, нет. Только не это…
– Не лучшее время стыдить меня за мой язык, пап.
– Извини.
– Я просто н-не понимаю! Как людям это удается? Как у них получается так запросто болтать друг с другом? Как они умудряются, я не знаю, попадать в струю, расслабляться и так легко отпускать направо-налево всякие шпильки да остроумные шуточки, а я просто сижу перед ними и думаю: Так, и о чем же мы все говорим? И что я должна сказать? А что не должна? И если все-таки должна или все-таки не должна, то – как? И вот, когда я наконец открываю рот, все, оказывается, уже убежали на три темы вперед!
– А почему бы тебе самой не задавать тему?
– От этого все только становится еще хуже. Ну то есть вся эта катастрофа и началась с моей фразы о том, как я ненавижу это убожество на Мейфэр…
– Какое убожество?
– Мемориал «Животные на войне».
– А чем он тебе не угодил?
– …
– О, милая, я не знаю, почему ты плачешь, но прошу тебя…
– Потому что я не могу взять в толк, как люди друг с другом общаются, пап. Я пытаюсь, но выходит совсем фигово – то разобью чей-то любимый фарфор, то плюну кому-нибудь в суп, то похериваю все эти сраные правила, о которых мне даже никто никогда не рассказывал!
– Ох уж эти англичане. Они просто обожают правила, которых никто не знает.
– Да, но я-то англичанка. Я-то и есть они.
– Я всего лишь хочу сказать, что вряд ли ты единственная среди них, кто чувствует себя изгоем.
– Но ведь так оно и есть. Я действительно изгой. Думала, вырасту – что-то изменится, но…
– Умные люди часто чувствуют себя изгоями, родная.
– Я не настолько умная. Хотя умнее Рэйчел. И даже, наверно, умнее Мэй, хотя у этой хитрюги хватает секретов. Так что не знаю, возможно. Только что за радость быть умным, если ты произносишь слова, а никто не понимает, что они означают?
– Прости, дорогая. Но, может, они просто не те, с кем стоит пытаться дружить?
– А с кем тогда стоит? Мне уже почти двадцать шесть, а я даже не могу никого назвать своей лучшей подругой! Да ты знаешь, в какие фрики записывают таких дур, как я? Да все девки только и циклятся на лучших подругах, даже если друг дружку ненавидят!
– Ну, у парней тоже бывают лучшие друзья.
– Ты просто не ловишь, о чем я. За моей спиной четверть века фальстартов и подглядываний в чужие окна – и полные непонятки, как же пробраться на этот сраный праздник жизни. И главное, как там остаться.
– Бывает и хуже. Скажем, все лет пятьдесят.
– Ты никогда не страдал от неумения ладить с людьми, Джордж.
– Зато я страдал от неумения удержать их рядом с собой. Та же проблема, вид сбоку.
– Мама с тобой осталась.
– Ненадолго.
– Надолго. Она до сих пор твой друг.
– Друг – это все-таки не жена, Аманда.
– Да уж, знаю. Все знаю. Просто я… замоталась совсем на работе. И дома. Генри звонит Джею-Пи и говорит со мной очень вежливо. Дружелюбно, вежливо… и, мать твою, любезно. И вырывает по три куска у меня из сердца всякий раз, когда…
– Ладно, я перестаю умолять тебя не реветь. Возможно, эти слезы тебя исцеляют.
– Только не эти. Это слезы злости. Только не вздумай ржать.
– Ну что ж, милая, если тебе поможет, я твой друг навсегда.
