– Нет уж, дудки, – сказала она себе.
– С дороги, жиртреска!
Локоть велосипедиста зашвырнул кофе Аманды на обочину тротуара, где поедали свои обеды из коробочек муниципальные строители и одна бизнес-леди, которая явно выбрала не тот день, чтобы выпить кофе со сливками. Бумажный стаканчик упал ей под ноги и расплескался, окатив бедняжку до самого бедра.
Женщина уставилась на Аманду, разинув рот. Испытывая одновременно стыд от того, что столько народу услышало, как ее назвали «толстожопой», и муки совести за кофе, пролитый на ни в чем не повинного человека, Аманда решила проявить инициативу.
– Долбаные велосипедисты… – возмутилась она, искренне сочувствуя своей жертве и надеясь, что та поможет ей свалить вину на другого.
– Ты стояла на проезжей части, – сказала женщина. – Что ему оставалось делать?
– Я надеялась, что он пропустит пешехода!
– Видать, твоя жопа оказалась для него слишком толстой.
– Да пошла ты! – бросила Аманда и двинулась прочь. – Кто вообще пьет кофе со сливками в январе?
– А кто будет все это чистить?! – крикнула женщина, стараясь поймать ее за рукав.
Аманда попыталась пробиться сквозь толпу мужчин и женщин, наблюдавших за их перебранкой.
– Ну, и чего ты добиваешься? – спросила она. – Чтоб меня арестовали за неоплату химчистки?
Прямо перед Амандой остановился элегантный индийский бизнесмен.
– Мне кажется, вам следует оплатить этой леди химчистку, – произнес он с сильным ливерпульским акцентом. – По-моему, так будет правильно.
– Да уж, – сказал еще один приличного вида мужчина. – Все-таки это ваша вина.
– Это вина велосипедиста, – настаивала Аманда. – Это он на меня наехал, а теперь рассекает за сто километров отсюда, уверенный в своей правоте!
Женщина в сливках схватила ее за плечо.
– Посмотри на меня! – крикнула она. – Ты за это заплатишь!
– Не волнуйтесь, – сказал ливерпульский индус. – Она заплатит.
Аманда открыла рот для атаки. И даже приготовилась, к своему удивлению, пригрозить этой женщине как-нибудь физически – возможно, даже залепить ей пощечину (а то и вмазать кулаком), если та не уберет свою долбаную руку с ее плеча. Все-таки Аманда была достаточно рослой и плечистой, чтобы всякие хамки не связывались с ней, а пошли бы и поучились хорошим манерам, иначе…
Но не успела она открыть рот, как обнаружила, что по ее щекам снова неудержимо текут слезы.
Все вокруг смотрели на нее, не желая прощать ей несправедливость, которой она наполнила их день, и молча требуя, чтобы она немедленно все исправила. Она вновь попыталась что-то сказать, как-нибудь объяснить этой женщине, что ей следует сделать со своими запачканными штанами, но из горла вырвалось только сдавленное рыдание.
– Господи, – прошептала она. – Да что это со мной?
Через несколько секунд, которые показались ей вечностью, Аманда обменялась с пострадавшей визитками – под высокомерно-торжествующими взглядами двух симпатичных парней. А затем оставила их ко всем чертям, сколько бы это ни стоило, со всем их ménage à trois
[17], которого они так добивались, и провела остаток обеденного перерыва на маленькой лужайке возле офиса, лишь в последний момент, уже на скамейке, осознав, что осталась без кофе.
Это слезы злости, повторяла она про себя, вгрызаясь в сэндвич с салатом, приготовленный сегодня утром без майонеза, потому что иначе не успела бы завезти Джея-Пи к его няньке. Это слезы злости.
Впрочем, Генри прав. Разница невелика.
– У вас все в порядке? – спросил ее кто-то.
Незнакомка сидела на другой половине скамейки.
Аманда не заметила, как эта женщина туда села, но она тоже пила кофе с проклятыми сливками. Черт возьми, люди. На дворе январь!
Впрочем, на сей раз, слава богу, эти сливки потребляла женщина с добрым лицом, явно поколесившая по белу свету (Аманда сама удивилась, что подмечает такое) и вернувшаяся с неким знанием, которого Аманде, возможно, не приобрести до конца своей жизни.
– Долгий день! – сказала Аманда, смущенно откашлявшись. И вновь занялась своим сэндвичем.
– Ах, – сказала женщина. – Мифы говорят нам, что мир был создан за один день, и мы цинично считаем это метафорой, аллегорией, но в такой день, как сегодня, запросто может показаться, будто мы потратили все утро на сотворение Вселенной, а какой-то идиот все равно требует, чтобы после обеда мы собирались на чертово совещание.
Вместо ответа Аманда вежливо улыбнулась, чувствуя, как звоночки в голове начинают подсказывать ей, что, возможно, она делит эту скамью с сумасшедшей. Или все-таки нет? Эта странная женщина вроде бы знает, что говорит. И, несмотря на всю ее странность, сидеть с ней вполне уютно.
Странность, повторила про себя Аманда. Акцент у незнакомки и правда странный, то есть, несомненно, иностранный, но из какой она страны – сам черт не разберет. Скорее даже из какой-то другой эпохи. Аманда покачала головой. Видимо, все-таки Средний Восток. Или что-нибудь в этом роде.
– Мне очень жаль, – сказала женщина.
Но произнесла эти три слова не так, как обычно извиняются. Не так, словно ей и правда кого-либо жаль. Это «жаль» означало «простите».
Аманда подняла голову.
– Возможно, это прозвучит нелепо, – продолжала женщина, – но вы, случайно, не Аманда Дункан?
Челюсть Аманды застыла в полуприкусе.
– Жаль, если нет, – повторила незнакомка, на сей раз действительно с сожалением. – Удивительно, правда? Мы вроде бы не знакомы, но мне кажется, что когда-то уже встречались.
Пораженная Аманда резко выпрямилась:
– Кумико?
Ибо, что ни говори, это могла быть только она.
Велосипедист – скорее всего, тот же самый, черт бы его побрал, они же все выглядят как однояйцевые близнецы, с одинаково накачанными промежностями и чувством этического превосходства, – пронесся мимо скамейки так угрожающе близко к ним, что обе невольно отпрянули. Сэндвич Аманды шмякнулся на тротуар и распластался там, как случайная жертва уличного происшествия.
– Гребаные велосипедисты! – заорала она ему вслед. – Думаете, вы хозяева жизни? Думаете, вам все можно, да?
Поразительно. Ты мешаешь им ездить, даже если сидишь на долбаной парковой скамейке…
Аманда откинулась назад – без обеда, без кофе, без сил, – и вновь на глаза наворачивались слезы, слезы ярости, оттого что весь мир, похоже, разваливался на части, причем безо всякой на то причины, хотя ничего на свете не изменилось, кроме разве какой-то мелочи, которую она даже не смогла бы назвать, но которая отняла у нее то, что она считала собственной жизнью, и зашвырнула все это на высоченную гору, чтобы ей пришлось карабкаться туда – и в итоге обнаружить, что впереди лишь очередная гора, еще выше, и так с ней будет всегда, пока она жива на этом гребаном белом свете, и если это действительно так, то какой вообще в этом смысл – да и есть ли он, черт бы его побрал?
