– Они теперь живут вместе, – сказал Хэнк, заткнул вино пробкой и вновь отпугнул того же мужчину от холодильника. – Или что-то вроде этого.
– Вы чувствуете? – сказал Мехмет. – Как будто надвигается что-то большое…
– Думаю, в твоем случае это похмелье.
– Да ладно вам! Я что, похож на пьяную натуралку в гей-баре?
– Даже не догадываюсь, что ты хочешь этим сказать.
– Что-то на горизонте. Что-то, к чему все вот это… – Мехмет передразнил жест Хэнка со штопором, указав на толпу гостей, – постепенно движется. Что-то большое. Прекрасное и, я не знаю, ужасное… – Он оперся о барную стойку. – Помяните мое слово.
– Непременно помяну. – Хэнк подхватил напитки и направился в гостиную.
– Эй, погодите-ка! – окликнул его Мехмет.
– Что?
– Аманда попросила вас пообщаться со мной, потому что я турок?
Хэнк задумался, потом сказал:
– Скорей она просто намекнула.
– Вот вы где! – воскликнула Аманда, заглянув в спальню Джорджа.
Кумико ела руками нечто похожее на рис из большого блюдца.
Аманда подтолкнула вперед Джея-Пи:
– Ничего, если он здесь немного поспит?
Кумико кивнула на груду курток и плащей, которыми завалили кровать:
– По крайней мере, не замерзнет.
– Восемь сорок три! – считал Джей-Пи цифры с электронного будильника у изголовья.
– А по-французски?
– Папа говорит, что время не французское. Что время всегда только английское.
– Так или иначе, солнышко, тебе давно пора спать. – Аманда утолкала его под чье-то длинное пальто, и он тут же натянул на себя еще несколько других, закутавшись до самого носа. – Не задохнись.
– Ладно.
Она повернулась к Кумико:
– Он выключится через минуту, вот увидите.
– Очень славный малыш, – сказала Кумико.
– Да. Спасибо.
Кумико ткнула пальцем в блюдце:
– А я вот наслаждаюсь минуткой покоя. Прячусь от гостей, чтобы вернуться на вечеринку отдохнувшей.
– Всем так не терпится вас увидеть. Всем этим чужим людям с деньгами.
– Не думаю, что это взаимно…
Обе улыбнулись, и Кумико не сказала ничего, только съела щепотку риса. Это была их первая встреча с тех пор, как Кумико подарила Аманде табличку, и Аманду буквально разрывало от желания рассказать ей все, что она сдерживала в себе так долго. Это напоминало ей дни, когда она возвращалась из школы домой до самой макушки напичканной новыми знаниями и ей так отчаянно хотелось поделиться ими с мамой и папой, что оставалось загадкой, почему она до сих пор не взорвалась и все это не вывалилось на обеденный стол вперемешку с кишками, мозгами и кровью. Она часто думала, не случается ли подобное с единственными в семье детьми; что, возможно, будь у нее братья или сестры, они бы давно выбили из нее подобный энтузиазм. Она погладила уже заснувшего Джея-Пи по макушке и спросила себя: в день, когда смерть постучит у ее порога, вернется ли он домой, чтобы рассказать ей о динозаврах или треугольниках?
Но с чего начинать разговор с Кумико? С вопроса, переехала ли она к Джорджу? Или что за люди собрались внизу и собираются ли все они теперь стать частью их жизни? Или откуда возникли образы на табличке, которую Кумико подарила ей, и почему они вселяют в нее такую беспомощную, больную, агонизирующую надежду? Или почему она плачет при одной только мысли об этом? И почему перестала плакать от мыслей о чем бы то ни было еще?
И где была Кумико так долго? Куда запропастилась? Где ее носило? Где?! И как можно так страшно скучать по человеку, которого до сих пор видел только однажды?
Когда же она открыла рот, все, что вырвалось из него, было даже не «спасибо за табличку», а просто:
– А что это вы едите?
– Это похоже на сладкий рисовый пудинг, – ответила ей Кумико, но подняла палец, упреждая ее кивок. – Только не то, что ты думаешь. Кое-что из моего детства.
– Рецепт вашей мамы?
Кумико покачала головой:
– Мама была не самым лучшим поваром. Хочешь попробовать?
– О нет, спасибо, – сказала Аманда, хотя не могла отвести от тарелки глаз. – А вы теперь живете с моим отцом?
Кумико выдержала паузу, чтобы прожевать кусочек «пудинга».
– Это ведь не страшно?
– Конечно нет, – сказала Аманда. – Неожиданно немного, но…
– Но что?
– Да ничего. Просто вы буквально… выбили его из седла. Нашего Джорджа.
– Надеюсь, как раз этого я не делала, – сказала Кумико, отправляя в рот очередную щепотку риса. – Джордж для меня – все равно что скала в океане.
– А вы при этом волны?
В ответ Кумико опять улыбнулась. Но тут же снова нахмурилась:
– Твоя подруга…
– Подруга?
– Та, которую ты сегодня привела.
Лицо Аманды скривилось, в глазах промелькнула тревога.
– Ну, она мне совсем не подруга…
– Правда?
– Мы вместе работаем. У нее случился нервный срыв, я ее пожалела и позвала в гости. Надеюсь, это не страшно.
– Срыв?
– Да. Словно кто-то завел ее изнутри, да так сильно, что треснули шестеренки. Очень странно. Извините меня. Я должна была у вас спросить…
– Не волнуйся, если поступила так по доброте. Точно не хочешь попробовать? Так и заглядываешь мне в блюдце.
– Все толстые женщины делают это. Смотрят на еду.
Лицо Кумико вдруг стало удивленным – и, как ни странно, сердитым.
– Ты – не толстая, – отрезала она. – Ты, которая говоришь правду даже себе во вред, как ты можешь этого не видеть?
– Я пыталась пошутить, – быстро сказала Аманда. – Я вовсе не думаю, что я…
– Вот этого я никогда не пойму, – перебив ее, продолжала Кумико. – Неспособность людей видеть себя отчетливо. Видеть то, чем они являются на самом деле, а вовсе не то, на что они боятся походить или, наоборот, походить мечтают. Почему вам никогда не хватает того, кто вы есть?
– Кому? Мне? Или всем вокруг?
– Если б вы могли видеть о себе только правду…
– Тогда б мы не были людьми.
Кумико вдруг остановилась – так внезапно, точно ей влепили пощечину, и, как ни странно, словно даже чему-то обрадовалась:
– Неужели? Ты, правда, так думаешь?
– Я думаю, быть человеком – значит сильно к чему-то стремиться, – ответила Аманда. – Сильно чего-то желать. Сильно в чем-то нуждаться. И почти всегда это есть в нас. Такая разновидность яда, который отравляет все вокруг.
