Ольга ещё раз громко спросила, как зовут, та опять ничего не ответила. Они сидели рядом, но Ольге казалось, что их разделяет огромное расстояние, и женщина в сером платье, будто пришелец с другой планеты, совершенно не понимает происходящего, а главное, и не собирается ничего понимать, а просто продолжает пребывать в какой-то своей прежней жизни и улыбаться только ей одной известным мыслям.
Вскоре в камеру вернулись с работы все обитательницы. Стало шумно от разных женских голосов. Они обсуждали сегодняшний день, о чём-то споря. Ольга забралась подальше на нары и сидела тихо, стараясь быть незаметной. Вдруг одна из женщин увидела её, подошла поближе. Встала напротив, уперев руки в широкие бока, и грубым голосом, сопровождая через слово свою речь отборным матом, спросила: «Ну что, новенькая, небось по 58-й статье, сразу видно, что тухлая интеллигентка».
Ольга вдруг вся ощетинилась. В глазах появилась та злость, которая копилась всё это время, а может быть, просто сработал инстинкт самосохранения. Ей показалось, что если она сейчас не даст достойный отпор этой наглой грубой бабе, то вся её последующая жизнь здесь превратится в сплошной кошмар. Пусть уж всё закончится сразу, и если ей суждено умереть, то пусть убьют здесь и сейчас. Ольга встала, сделала шаг вперёд, гордо подняла голову и, глядя прямо в глаза, твёрдым голосом сказала: «За что я здесь, знают только следователь и суд, который приговорил меня сегодня к двадцати пяти годам лишения свободы по 58-й статье. И если вы посмеете хоть пальцем меня тронуть, то вам придется очень худо».
Ольга проговорила эти слова и сама удивилась своей смелости, а главное, она не знала, что сказать дальше, если бы стали спрашивать, а чем же она может напугать эту наглую командиршу. Но что-то во взгляде и словах удивило и поразило нападавшую, и она отошла в сторону, потеряв всякий интерес к Ольге. Все в камере называли эту женщину «Мать». Она руководила всеми, все её боялись, и ответ Ольги удивил, а многих просто восхитил. Близкое окружение стало роптать, что это за нахалку привели к ним в камеру и почему она смеет так разговаривать. Но Мать лишь устало махнула на Ольгу рукой, сказав, что ещё будет время разобраться, что это за птица, и не таких обламывала тюрьма. Она шла в глубь камеры, на ходу со злостью раздавая затрещины всем, кто попадался под руку.
Наступила ночь. В камере было темно, лишь в самой глубине горела неяркая лампочка, освещая небольшое пространство. В самом освещённом месте на нарах сидела Мать и играла в карты ещё с тремя подругами. Остальные лежали на нарах, почти все спали, лишь некоторые о чём-то беседовали между собой. Ольга не могла заснуть. Рядом с ней оказалась та самая женщина в сером платье, которую она увидела первой в камере. Она задала ей несколько вопросов, но та опять молчала. Ольга решила, что женщина или глухонемая, или тронулась умом и ни с кем не хочет разговаривать.
В камере погасили свет. Сон всё не шел. Теперь среди множества людей она чувствовала себя ещё более одинокой. Так бывает в незнакомой компании, где все знают друг друга и весело обсуждают лишь им известные эпизоды, а ты сидишь, глупо улыбаясь и делая вид, что тебе это интересно. Как будто невидимая стена возникла вокруг неё. А может быть, её уже и не существует в реальном мире. Только кажется, что она живет, ходит, а на самом деле она просто невидимка, есть только душа, а тела нет. Ей стало ещё хуже, чем в одиночке. Она опять тихо заплакала, глотая слезы.
Вдруг чей-то шёпот вернул к жизни. С верхних нар на неё смотрела женщина и тихо спрашивала: «Как тебя зовут? Откуда ты?» Ольга так же шёпотом назвала себя. «А меня зовут Пелагея», – представилась женщина. Ольга так обрадовалась этому вниманию, что даже вскочила с кровати. «Тише, тише, – испуганно зашептала Пелагея. – Если мы сейчас кого-нибудь разбудим, нам несдобровать. Я сама здесь недавно и тоже не могла понять, почему нам не разрешают общаться друг с другом. Новеньких держат в полной изоляции несколько дней, чтобы они поняли своё место и стали просто пешками, бессловесными, как рабы». Есть здесь несколько человек, которые неусыпно следят за всеми и докладывают Матери и конвойным о том, что говорят и что делают заключённые. И ей тоже придется худо, если услышат, как она разговаривает с Ольгой. Эта изоляция будет продолжаться до тех пор, пока Мать не подойдет сама к ней и не начнет говорить, до этого момента ни одна женщина не должна с ней общаться.
Ольга лежала молча, стараясь не подвести свою новую приятельницу. Та быстро заснула. В камере было душно. Слышался надсадный кашель. Он начинался в разных концах камеры, и казалось, что кашляют все, как будто эпидемия охватила камеру. В помещении было накурено, курили почти все. Ольга профессионально определила, что это не просто бронхит, а скорее пневмония или туберкулез. Ей хотелось помочь им всем, объяснить, что нужно сделать, но никому не нужны были её врачебные советы.
На следующее утро всех выстроили в коридоре и повели под конвоем. Никто не знал, куда и зачем их ведут. Все шли молча, заложив руки за спину. Привели их в медицинский кабинет. Всех заставили раздеться догола. Врач, молодая женщина с каким-то звериным, нечеловеческим лицом, подходила к каждой по очереди, заглядывала в рот, смотрела глаза и приставляла трубку фонендоскопа то к груди, то к спине, требуя или глубоко дышать, или не дышать вообще. Все молча и послушно, как куклы, выполняли команды. Потом всех голыми привели в баню. Это было огромное помещение с душевыми установками, под каждой из них мылось по нескольку женщин. Ольга была счастлива от того, что она может наконец-то помыться. После стольких дней пребывания в грязи, духоте ей так хотелось смыть с себя все эти ужасы, будто вода уносила и все её проблемы. Тело дышало и заново рождались надежды, что всё в конце концов образуется и она проснётся от этого ужасного сна. Наступит опять прежняя беззаботная жизнь.
Она стояла под душем и смывала грязь прошедших дней. Будто она прожила целую жизнь в этой тюрьме. Немного успокаивало лишь то, что вокруг было множество таких же женщин, как и она. Значит, не только с ней произошла эта жуткая ошибка, она коснулась и других. Женщины были разного возраста, национальности и общественного положения. Рядом с отпетыми преступницами, совершившими не одно убийство, были юные и нежные существа, которых пригнали сюда невесть за что. Они не понимали того, что происходит и за какие грехи их так жестоко наказывают. Были и пожилые женщины, и совсем старухи.
Ольге всегда казалось, что перед болезнью и старостью все люди одинаковые. Оказалось, что они одинаковы и перед бедой. Общее несчастье сплачивало и одновременно разделяло их. Здесь, как и в той мирной жизни, была четкая иерархическая лестница, были подчиняющие и подчиняющиеся. Было заметно, что главенствовали самые наглые и отъявленные бандиты. Интеллигенция жалась в стороне, пытаясь спрятаться, раствориться, сделаться незаметной, будто её и нет вовсе. Тех, кто сидел по пятьдесят восьмой статье, называли политическими, тех, кто попал сюда за воровство, убийство и другие преступления, называли уголовниками. Они отличались друг от друга даже при беглом взгляде. Не надо объяснять, что им доставались лучшие места, лучшие пайки. Они могли горлом выдрать различные привилегии.
