Несколько мгновений спустя наблюдатель издалека увидит, что девочка столкнула брата в реку, и он, захлебнувшись, умер на глазах своей матери. «Елена, возможно, отомстила за отца», – комментирует наблюдатель. Оставшись наедине с тайной своего преступления, Елена, когда станет молодой девушкой, сбежит из дома с пиратом, чтобы уехать как можно дальше от дома, в котором ее мучает чувство вины, смешанное с ревностью к младшим детям, слишком любимым матерью, так как они родились в любви. Именно Мойне, обожаемой младшей дочке, предстоит, став взрослой, произвести «суд», которого так страшилась маркиза перед лицом маленькой Елены («Иногда я трепещу от ужаса перед ее возможным осуждением, к которому я навсегда приговорена без права быть услышанной»). Она наказана, как мы уже видели, рассматривая случаи «подчиненных матерей», за то, что была слишком любящей матерью для одной дочери, и недостаточно любящей – для другой.
Ребенок-обвинитель
Ужасная сцена, в которой маленькая Елена толкает своего младшего брата в реку, представляет собой переход от фантазирования на тему смерти к действию, которое возникает под влиянием ревности к брату или сестре. Переходит ли эта ревность или нет в объективную ситуацию, это зависит от родителей. В их власти либо побороть это чувство, и тогда оно признается, озвучивается, проговаривается; либо не распознать или отрицать, и тогда это чувство превращается в безмолвное одинокое страдание, которое, не находя выхода в словах, и тем более отвергаемое, рискует обернуться активными действиями. От бесконечного поддразнивания к тычкам, подножкам и ударам, а затем, может быть, к опрокинутой колыбели или ошпаренному младенцу.
Именно осознание несправедливости позволяет избежать ужасного перехода к разрушению. Ребенок, способный сказать «Это несправедливо!», привести к общему знаменателю закон внутрисемейный и общечеловеческий, возроптать против родительского произвола, однажды сможет избежать молчаливого обвинения и бессловесного страдания, сможет противостоять ощущению потерянности, покорности и одиночества в своей ненависти, которые становятся участью «злых детей». Ребенок-обвинитель если еще не освобожден от того, что его преследует, то хотя бы спасен от худшей участи. Если семейные отношения действительно несправедливы, чувство несправедливости, то есть призыв к трансцендентной справедливости в семье, равносилен призыву ко всему внешнему миру, к человеческому обществу в целом, а не только к ближнему кругу. Именно потому, что «общество – это не семья» (как пишет Ж.Мендель), чувство несправедливости скорее, чем отрицание или самоуничижение, спасает ребенка – обвинителя от семейной замкнутости и безусловной зависимости от родительского отношения, а также от слепоты матерей, излишне предрасположенных воспринимать семейную реальность сквозь призму собственных идеалистических представлений.
Глава 17
Неполноценные матери
Миф о «безупречной матери» создает иллюзию, что некоторые могут, а другие не имеют права быть неполноценными. Конечно, эта мысль далека от истины. Любая мать может в тот или иной момент попасть в категорию неполноценных, выражение «не бывает человека без недостатков» в любом случае относится ко всем взрослым людям, и каждый из нас хотя бы раз в жизни чувствовал себя беспомощным.
В чем заключается человеческая неполноценность? Объективно – в невозможности обеспечивать, постоянно или периодически выполнять все обязательства, налагаемые занимаемой позицией (исполняемой ролью), или той, что представляется таковой. Так, например, материнская позиция обязывает всегда быть рядом, защищать, воспитывать, заботиться, из поколения в поколение передавать наследие. Субъективно неполноценность связывается с безусловной любовью – с этим непомерным, по мнению родителей, требованием их детей: непомерным по сравнению с их собственной любовью и изначальной зависимостью.
Неполноценность объективная и субъективная
Независимо от характера материнской неполноценности, объективного или субъективного, она, скорее всего, будет причинять страдания дочери, даже если дочь не способна ее определить и описать. Тем не менее, весьма желательно, чтобы дочь смогла заметить, даже если речь идет о воображаемых недостатках матери, не говоря уж о действительных слабостях, что всемогущество, которое приписывала дочь матери в раннем детстве, может быть поставлено под сомнение. Таким образом, становится понятно замечание психоаналитика Жана-Бертрана Понталиса: «Без сомнения, ваша мать – единственное существо в мире, которое нельзя заменить, тем не менее, находятся упрямцы, особенно, среди дочерей, которые пытаются ее изменить». Мать, конечно, никем не заменишь, но если дочь пытается ее изменить, на самом деле она всего лишь перестает признавать безусловное всемогущество, которое мать навязала дочери и которое предстоит отринуть. Это становится возможным, когда дочь обнаруживает, что у матери есть недостатки.
Вот почему неизбежное осознание материнской неполноценности, предполагаемой или реальной, влечет за собой чувство вины, которое, в свою очередь, заставляет дочь поверить, что она несет за нее ответственность, хотя на самом деле она ответственна только за то, что перестала обожать свою мать и видит ее недостатки, – далеко не всегда означающие неполноценность. В своих крайних проявлениях оспаривание материнского всемогущества дочерью может дойти до «матрицида» (ср. – геноцид, инфантицид): воображаемого или, в исключительных случаях, реализованного, как в американском фильме Питера Джексона «Небесное создание» (1994). В его основу легло нескольких реальных случаев, об одном из которых он рассказывает: две девочки подросткового возраста убивают мать одной из них, считая ее препятствием для своей исключительной дружбы.
Где проходит граница между субъективно переживаемой неудовлетворенностью потенциально бесконечных ожиданий дочери и объективным неисполнением матерью своих обязанностей? Как отличить недостатки, которые дочь обнаруживает у матери, с целью освободиться из-под ее власти, от реальной материнской неполноценности? Во втором случае неполноценность в форме отклонений в материнском поведении часто обнаруживается свидетелем (как мы видели, неполноценность из-за злоупотреблений гораздо труднее распознается, как, например, в платоническом инцесте, из-за демонстрации безграничной любви). Художественные произведения помогут нам выявить различные формы объективной материнской неполноценности.
Объективная материнская неполноценность становится более очевидной, если она сказывается на всей совокупности личностных проявлений матери, а не только на сфере ее отношений с дочерью. Итак, мы уже имели дело с «экстремальными матерями», речь идет не просто о том, что у них «проблемы с дочерью» – так может сказать в тот или иной период почти каждая мать. Однако не всегда можно установить истинное соотношение между степенью объективной неполноценности матери и интенсивностью субъективно переживаемых дочерью завышенных ожиданий, которые могут быть связаны с ее собственными психологическими особенностями. Постороннему наблюдателю материнская неполноценность может показаться как минимальной, так и, напротив, очень серьезной. Если со стороны и возможно определить, подвержена дочь, по ее же собственному мнению, влиянию этой неполноценности, в любом случае, остается неясным способ, с помощью которого она сама себя ввергает в эту реальность, дабы найти там решение. Например, дочь может использовать неполноценность матери, действительную или мнимую, чтобы переложить на нее ответственность за любые несчастья, от которых страдает сама.
