Берлин, хотя и сильно изменился, остался Берлином, решил он, пожив в городе несколько недель; хаос и дисциплина – типично немецкий парадокс. В Западном Берлине непрерывно ревели бульдозеры – руины вывозили, а на их месте лихорадочно строили новые дома. С угла Кудамм и Фазаненштрассе ему был виден сохраненный остов разбомбленной Гедехнитс-Кирхе
[168] на фоне смога и мигающих реклам. Большие обтекаемые американские автомобили бесшумно скользили по бульварам. Вновь открылось кафе «Кранцлер», куда он иногда заходил в тридцатые годы, – правда, в квартале от того места, где оно когда-то находилось. На каждом шагу попадались иностранные военные: шумные американцы, надменные англичане и скучающие французы.
И так же, как пустоты на месте разрушенных домов постепенно заполнялись новыми строениями в неопределенно-модернистском стиле, Виктор старался заполнить труднообъяснимые провалы в собственной биографии. Именно этой осенью он смонтировал свои фотографии в военно-морской форме на палубе британского «морского охотника» и подделал красивый диплом института Курто. Это была мера безопасности, своего рода гарантия честности и высокой морали – на тот случай, если кому-то вздумается наводить о нем справки. Теперь у него были, так сказать, материальные доказательства легенды, по которой он жил в Швеции, причем в двойном издании, на имя Виктора Кунцельманна и Густава Броннена.
Странно, думал он, в это имя – Густав Броннен – словно бы уже встроен фальсификатор, под этим именем ему легче заниматься тем, чем он занимается. История заставила его раздвоиться… Надо было только найти точки соприкосновения между двумя альтер эго, обеспечить им мирное сосуществование, заставить одного помалкивать, когда слово брал другой, и наоборот. Не давать одному судить другого и навязывать свою точку зрения. Важно было сохранять между ними равновесие. Если ему это удастся – все будет хорошо. Он как-то, к своему удивлению, заметил, что Густав Броннен даже одевается по-другому, чем Виктор Кунцельманн, – водолазка вместо сорочки с галстуком и блейзер со светлыми брюками вместо костюма.
Их деятельность началась блестяще. Среди знакомых Георга в Западном Берлине нашелся торговец картинами, специализирующийся на барочном искусстве. Именно ему уже на следующей неделе после приезда они продемонстрировали двух своих Эренштралей – уродливую мартышку и один из портретов охотника с собакой, тот, который поменьше. Магазин «Братья Броннен» гарантировал провинанс, а сертификат подлинности был выдан не кем иным, как знаменитым реставратором Виктором Кунцельманном из Стокгольма. Этот последний являлся ведущим шведским экспертом по живописи барокко. Если кто не знает этого имени, достаточно запросить шведский Национальный музей… Меньше чем за неделю картины были проданы одному из наследников фон Бисмарка в Гамбурге. Наживка была взята взаглот – особенно после того, как покупатель все же заказал экспертизу и оценщик-профессионал не сделал никаких замечаний, отметив, правда, пикантную подробность – художник немного снебрежничал с собачьим глазом, хотя сам пес написан изумительно. Вскоре Виктор прочитал в профессиональном журнале целую статью о вновь найденных работах Эренштраля – никаких сомнений в их подлинности, отмечено только, что картины необычно светлые для кисти старого мастера. К тому времени он уже полным ходом писал новые картины.
За несколько месяцев он сделал не одну подделку немецких художников, которым вскоре суждено было появиться на скандинавском рынке. Это были романтические пейзажи фон Родена и Хакерта, среднего качества полотно, подписанное великим Карлом Блехеном, и пара миниатюр Керстинга. Среди работ, с которыми он экспериментировал, а некоторые даже закончил, чтобы потом уничтожить, были известный этюд собственной ноги Менцеля, а также копия «Восхода луны на море» Каспара Давида Фридриха. Если бы кто-то, хорошо знакомый с немецкой живописью, увидел эти работы в снятом ими ателье в Шёненберге, у него непременно возникли бы вопросы – оригиналы-то картин находились в Восточном Берлине. Но в ателье никто, кроме братьев Броннен, входа не имел. Никто из посторонних не знал, что полотна вышли из-под одной кисти. И мало кто имел возможность изучать оригиналы, находящиеся по другую сторону «железного занавеса».
Возможность посещать музеи в восточном секторе была для них очень важна. Сложность заключалась в пересечении границы. Новое похолодание, отмеченное градусником холодной войны, привело обе половины города в состояние чуть ли не боевой готовности. Неудавшееся июньское восстание рабочих в коммунистическом секторе создало дополнительные трудности. Демаркационную линию окружили несколькими рядами колючей проволоки; оставшиеся переходы использовались в основном дипломатами, за которыми неусыпно наблюдала народная полиция. Но несмотря на все это, Виктор в эту осень пересек границу шесть раз.
Он написал доктору Рюландеру в Стокгольм, и тому удалось организовать для Виктора официальное приглашение посетить государственные музеи Восточного Берлина. Как Рюландеру это удалось, Виктор точно не знал, хотя догадывался, что пожилой уже Рюландер наверняка имеет старые связи с искусствоведами в ГДР. А может быть, сыграло роль и то, что Виктор Кунцельманн (не Густав Броннен, разумеется) был гражданином нейтрального государства, которое никаких альянсов с великими державами не имело. Итак, дойдя до перехода, Густав Броннен становился известным шведским реставратором Виктором Кунцельманном, и этот Виктор Кунцельманн с присущим шведским реставраторам достоинством объяснялся с пограничниками. Мрачные полицейские открывали свои списки и звонили мало что соображающему прямому начальнику, этот начальник в свою очередь звонил еще более высокому начальству, и уже более высокое начальство, выдержав приличествующую народной власти паузу, давало зеленый свет на пересечение границы неким Виктором Кунцельманном.
Во время первого посещения, когда он собирался посмотреть сокровища Музейного острова, Виктора поразило, насколько темным выглядел восточный сектор по сравнению с западным. Он обратил внимание, что за ним неотступно следует некто – как он предположил, тайная полиция, – и притворился, что заблудился – ему очень хотелось заглянуть в его родные места, в Митте. Как и рассказывал Георг, от дома на Горманнштрассе не осталось и следа. Ему стало очень грустно. Он ничего не узнавал, воспоминания не складывались в целое, потому что мест и предметов, которые могли бы придать им стройность, уже не существовало. Он притворился, что разглядывает карту, огляделся по сторонам, как человек, пытающийся совместить картографический ребус с реальностью, и обратился к случайному прохожему. Тот, сообразив, что перед ним иностранец, перепугался насмерть. На свойственном путешествующим иностранцам школьном немецком Виктор попросил показать, как пройти в Национальную галерею. Прохожий, заикаясь, кое-как объяснил дорогу, и Виктор, стараясь отключить беспокойную память, взял курс на Музейный остров.
Служащий музея принял его с холодной стандартной доброжелательностью, как бы ненароком расспросил о цели посещения и удивился, что Виктор приехал через Западный Берлин – гораздо проще было сесть на поезд через Росток. Ответ, похоже, его удовлетворил, и он оставил Виктора в покое.
