В мужском туалете у него возникли трудности с опорожнением мочевого пузыря. Он и в нормальных-то местах с трудом мочился в присутствии посторонних – но здесь это вообще показалось невыполнимой задачей: с одной стороны стоял кожаный педераст, чем-то напоминающий Фредди Меркьюри, а с другой – тот самый господин с «Франкфуртер альгемайне цайтунг», который, по-видимому, так и не нашел свои штаны. На счастье, одна из кабинок была свободна – он юркнул туда и закрыл за собой дверь. Отсюда слышно было журчание писсуаров, кто-то плюнул в желоб. Дверь открывалась и закрывалась, и, соответственно, резко усиливался и ослабевал вой «катюш». Кто-то неторопливо беседовал о погоде: холодно не по сезону, да еще этот чертов дождь… Но диджей сегодня очень и очень неплох.
Он уже стряхивал последние капли, как вдруг дверь с грохотом открылась и на пороге материализовался Карстен. Взгляд его был безумен.
– Мне нужна твоя помощь, – сказал он. – Пошли, быстро!
Наверху голые посетители сомнамбулически кивали в такт музыке. Карстен протащил его за руку сквозь толпу потных гедонистов, дико пляшущих мазохистов и прочего донельзя разгоряченного сброда.
– В чем дело? – крикнул Иоаким, но голос его утонул в грохоте фронтовой артиллерии. Он не понял, возмутило его или, наоборот, возбудило зрелище дико совокупляющейся пары у колонны. Он мечтал выйти на воздух, ему очень хотелось, чтобы начался наконец завтрашний день, когда ему, возможно, удастся найти этого человека – старого друга отца. Еще в Фалькенберге Фидель, со свойственным его поколению ошеломляющим искусством обращения с компьютером, вычислил каким-то образом его координаты в Берлине. Он стоял перед выбором – сбежать прямо сейчас или выпить еще текилы и посмотреть, что выкинут доселе молчащие участки его сознания, понять наконец, сохранил ли он свои сказочные способности фантазировать о женских достоинствах в таких невыносимых условиях. Тут эти самые достоинства самым бесстыдным образом выставлялись напоказ… Сможет ли он высечь из себя хоть крошечную искорку индивидуального либидо в месте, где царило либидо коллективное. Но прежде чем он пришел к какому-нибудь выводу, Карстен скорее мимикой, чем словами, которые Иоаким все равно бы не расслышал в грохоте сталинских «катюш», объяснил в чем дело.
– Фидель отключился. Надо уходить!
Какой чувствительный юноша, подумал Иоаким, пока они несли Фиделя в такси. Впрочем, он понимал это и раньше, а вот то, что мальчик оказался гомосексуалом, оказалось для него новостью, – впрочем, какое ему дело?
– Я перехватил его, он шел в темную комнату с двумя гомиками постарше. И он упал в обморок! От стыда или от возбуждения, откуда мне знать…
Вдвоем им удалось погрузить юношу на заднее сиденье. Очередь в клуб растянулась уже на полквартала. Начался дождь, многие держали над головой зонтики, чтобы, не дай бог, не намокли их праздничные одежды. Это наше будущее, подумал Иоаким, не надо гадать, каким оно будет, оно уже здесь. Это цена, которую мы платим за так называемую свободу, за ничем не ограниченный доступ к голому телу – на телевидении, в кино, в документальном мыле, в рекламе, в кабельной порнухе, в Интернете… Вот она, антиутопия об окончательном упадке западной цивилизации, пародирующем упадок античного Рима… Вся наша империя скоро падет, сомнений не может быть – какие еще нужны симптомы после того, чему он сегодня был свидетелем?.. За это нас и не любят в других частях планеты – за наш либерализм и так называемую широту взглядов, которые на деле оказываются вульгарным гедонизмом и либертизмом
[177].
– Малышу теперь прямая дорога в постельку, – сказал Карстен. – А потом – на первый же рейс в Колумбию, опомниться не успеет. Еще повезло, что адвокат твоего папаши не стал скупердяйничать, иначе откуда бы мне взять деньги на билет… Не хочу иметь это на совести, Йонни. Быть гомиком в Колумбии… как вспомню, так вздрогну.
– Может быть, он просто растерялся. То, что там творилось… да еще в тридцатиградусную жару – кто угодно склеится. Знаешь, Карстен, я не уверен, что и мне хотелось бы видеть кое-что из того, что там происходило.
– Никаких обсуждений. Домой, к маме, пока он окончательно не превратился в педрилу.
– Я ему очень благодарен – он вычислил для меня отцовского компаньона.
– Ты его еще не нашел.
– Завтра он возвращается, и у нас есть адрес.
Фидель очнулся и сел. Карстен протянул ему бутылку с водой, потом вынул носовой платок и озабоченно вытер Фиделю лоб.
– How are you feeling?
– Okay. Little headache, but okay
[178].
В последнее время английский Фиделя достиг невиданных высот. Иоаким подозревал, что парень намеренно скрывал, что сносно владеет языком. Он, наверное, понимал из их разговоров намного больше, чем хотел показать… Скорее всего, понимал почти все.
– I want you to rest, Fidel. Take it easy. It was wrong of me to bring you to a place like this – terribly wrong! I wanted you to have fun, may be play around with some interesting girls, but it all got out of control. And you must watch out for strange men in leather, promise me that!
[179]
Фидель отхлебнул воды, неразборчиво пробормотал что-то и уставился в окно.
– Невероятно, – сказал Карстен. – Как прикажешь объясняться с его мамашей?
– Тебе, может быть, лучше объясниться с самим собой… Что он вообще здесь делает?
– Что ты хочешь сказать?
– Вот и подумай! Почему он, например, тебя разыскал? Через половину земного шара летел, чтобы разыскать отца!
– Он сам себя найти не может… так часто бывает.
– То-то оно и есть.
Карстен так и сидел без рубашки. Хоккейная маска на затылке напоминала гигантскую иудейскую кипу. На уже обвисшей груди его Иоаким впервые заметил маленькую татуировку, изображающую симпатичную божью коровку.
– Why are you there? – спросил он, повернувшись к сыну. – Why did you come to visit me in Stockholm? At least tell me if you are gay. I’m your father, I have right to know!
[180]
Фидель посмотрел на них без всякого выражения – сначала на Иоакима, потом на Хамрелля.
– Fuck you! – сказал он наконец. – Fuck you both.
