– Зачем они палят? – послышался голос. – Гитлер же мертв.
– Палят они потому, что Германия еще не капитулировала. По крайней мере, официально.
– Суки они, вот кто… Подонок мертв, как гнилушка, застрелился в своем бункере, как сказал шарфюрер. И Геббельс застрелился. Трусы… вся это болтовня о войне до последней капли крови, любой ценой… Ханжи засраные… И что это за идиоты продолжают сопротивление?
– Должно быть, партийные фанатики. Жмутся к стенкам, как пойманные крысы… Но нам-то что делать? Держаться гуртом или разделиться на группы? Что скажете?
– А Мюллера вы видели? Он рвал с себя эсэсовские эмблемы и трясся как осиновый лист. Гляди, я подобрал его кортик…
Заключенный, теперь уже бывший, показал кинжал, украшенный двойной молнией.
– Выкинь лучше… Русские увидят – тебе несдобровать.
– Русские далеко на востоке. Говорят, Берлин пал. На западе наступают англичане и американцы. Не волнуйся, они уже обо всем договорились. Поделят Германию, как торт, и каждый будет обсасывать свой кусок. Эта страна никогда не поднимется… останется амбаром для новых господ. Будем экспортировать сосиски и пиво и радоваться, что живы…
– Надеюсь, америкашки быстро разберутся с партийной сволочью, со всей этой нечистью…
– Размечтался! Все уцелеют, не волнуйся… Крупный зверь – он и есть крупный зверь. Скоро будут сидеть вместе и жрать перепелиные яйца – Эйзенхауэр и Кейтель. Все руководство вермахта устроится бок о бок с союзниками и будет обсуждать будущее Европы. Партия для этой цели направит Геринга и Риббентропа в штатских шмотках – дворяне лучше знают, как себя вести в изысканном обществе. Гитлер же был плебей плебеем…
– Заткнитесь вы!
В темноте послышался крик, потом выстрелы. Близко, в полукилометре, не больше.
– Пора мотать отсюда, – прошептал Георг. – В том направлении, кажется, все тихо… – Он мотнул головой. – Фронт покатился дальше… в той деревне, похоже, идет зачистка…
– А не лучше ли подождать? – спросил Виктор. – В такой темноте можно бог знает на что нарваться. На мину…
– Слушай меня. Как только рассветет, лучшей цели для них, чем стоящий поезд, и придумать будет трудно. Поскольку в деревне идет бой, они разбираться не будут – сначала разбомбят, а потом спросят, кто мы и откуда. Надо уходить, пока темно, и я хочу, чтобы ты составил мне компанию. Мы не можем топать, как стадо слонов… Подумай, пятьдесят человек! Обязательно кто-то начнет стрелять – американцы, русские или эсэсовцы… или какой-нибудь фермер решит защищать свои владения от грабителей…
Виктор никак не мог решиться. Костер, разведенный охраной из ассигнаций, постепенно угасал. Но в куртке его были зашиты десять тысяч фунтов мелкими банкнотами.
– Им даже до рассвета ждать не обязательно, – настаивал Георг. – Поезд прекрасно виден с воздуха, полнолуние и на небе ни облачка… Да еще этот финансовый костер…
– Ты прав, – сказал Виктор. – Лучше отсюда уходить.
– Нам на север! – Георг большим пальцем показал за спину.
– Какая разница – куда? Куда бы мы ни шли, все равно наткнемся на солдат. Они сейчас везде. Германия побеждена, не забывай.
– Я предлагаю на север. Вернее, на северо-восток. Я хочу в Берлин.
– Ты с ума сошел! Что мы там будем делать? Город же кишит русскими! Но если добраться до Гамбурга, можно попробовать уехать из Германии.
– Куда ты собираешься уехать? Кто нас сейчас примет? Мы – побежденные, Виктор. Они могут делать с нами что хотят. Теперь все будут утверждать, что сидели в лагерях и подвергались истязаниям. В Берлине мы, по крайней мере, знаем все закоулки.
– Да, мы знаем там все развалины… И жрать там нечего.
У тлеющего костра собралась группа заключенных. Виктор слышал, как они рассуждают насчет фунтов стерлингов, вернее, догорающих остатков сотен тысяч фунтов стерлингов. Они ровным счетом ничего не знали про Хавеландский лагерь, не знали, чем там занимались, и уж совершенно терялись в догадках, почему эсэсовцы разложили костер из денег. Он ничего никому не рассказывал. Георг тоже молчал. Молчание и секретность… он вдруг понял, что молчание и секретность намертво въелись в их натуру.
Они шли вдоль насыпи, пока не добрались до переезда. Железнодорожные пути пересекала проселочная дорога; они двинулись, как они посчитали, на восток. Все стихло. Стрельба прекратилась, дорога петляла между полями и лесистыми холмами, сильно пах цветущий шиповник. Луна светила ярко, как прожектор.
Прошел почти час, пока они дошли до деревни. Деревня расположилась в лощине, где дорога поворачивала, уходя за холмы. Они посовещались. Преимущество большой дороги одновременно являлось ее недостатком – ее хорошо видно, но и их видно не хуже. Решили пойти полем.
Чуть поодаль бежал ручей; они пошли вдоль ручья, стараясь остаться незамеченными. Им повезло: они выкопали несколько только что посаженных картофелин, а вода в ручье оказалась вполне питьевой. Так они шли, час за часом, параллельно дороге. По пути им встретилось не менее полдюжины деревень.
Перед рассветом устроили привал. В километре от них возвышался поросший лесом холм, у подножия его расположился хутор. За сараем стоял бронированный армейский автомобиль, но на таком расстоянии невозможно было определить, что это за машина и какой армии принадлежит. Друзья и враги… пустые слова, подумал Виктор, кем бы они ни были, увидев нас, они начнут стрелять.
Небо начало быстро сереть. Они побежали, чтобы побыстрее миновать открытое место. С хутора послышался собачий лай. Наконец они достигли опушки, и в тот же миг на дороге появился джип с развевающимся звездно-полосатым флагом. Американцы.
Только сейчас, немного отдохнув, они обратили внимание, что довольно холодно. Несмотря на начало мая, температура по ночам опускалась до нуля.
– Дальше что? – спросил Виктор.
Георг, сняв сапоги, массировал ноги.
– Останемся здесь на ночь и будем надеяться, что эти, в джипе, нас не видели. Как только стемнеет, двинемся в Берлин.
– Не меньше двухсот километров.
– Бои скоро закончатся. Тогда зайдем в первый попавшийся город. Попытаемся найти какой-нибудь транспорт. Остается рассчитывать, что лагерная одежда послужит нам пропуском.
Виктор молча кивнул. Ему не хотелось спорить. У Георга явно была навязчивая идея. Что ждет их в Берлине? Если верить слухам, сплошные развалины. Сокровища в музеях, которые нацисты не успели сжечь, наверняка разграблены. Почему-то именно отданное на растерзание искусство печалило его больше всего. В этом была какая-то связь с его собственной судьбой. Поэтому он даже думать не хотел о Берлине. Чем больше он размышлял, тем больше росла уверенность. Он будет пробиваться в Гамбург. Чем черт не шутит, если повезет, уедет в Швецию. Может быть, их деньги в шведском банке сохранились. Двухсот тысяч рейхсмарок более чем достаточно, чтобы начать новую жизнь.
