– В этой стране я лучше тебя никого не найду, – искренне сказал Туглас, заказывая грог с коньяком и шампанское под звуки оркестра, исполнявшего Эллингтона и Жюля Сильвена
[100]. – Ты рожден для этой профессии. Или, может быть, тебе предназначено стать великим фальсификатором. Я очень надеюсь, что ты останешься у меня, а не уйдешь в музей или откроешь свое дело. Опаснее конкурента не сыщешь на всем Скандинавском полуострове.
Виктор только кивал, глупо улыбаясь. Ему очень нравился его работодатель, ему нравились роящиеся вокруг них бесчисленные знакомые Тугласа, где бы они не появлялись – экзотические чужеземцы… иностранцы все еще были экзотикой в Стокгольме, страна не имела никакой колониальной истории. Он долго не знал, разгадал ли Туглас тайну его сексуальной ориентации; даже если разгадал, то не обмолвился ни словом. Он был на редкость терпим, и Виктор, уже умеющий улавливать почти незаметные улыбки и взгляды, мог бы с уверенностью сказать, что многие из круга знакомых Тугласа тоже были гомосексуальны. Тем не менее, зная, что правила игры (а еще более – правила самосохранения) требуют подыгрывать большинству, Виктор делал все, чтобы слиться с окружением. Он игнорировал зазывные взгляды мужчин, притворялся, что не понимает, когда кто-то иногда сверлил его глазами в роскошном туалете «Бернса». Он старался обращать внимание на женщин, и это не составляло для него никакого труда, поскольку ему нравилось их общество. Они не дерутся, думал он, не хвастаются, заботятся о собственной гигиене, среди них редко встречаются пьяницы. И вообще – женщины изящнее, дружелюбнее, они гораздо красивее едят и не развязывают войн.
В том году люди приходили и уходили, завязывались поверхностные знакомства… большинство исчезало, начав семейную жизнь. В женском обществе он выглядел застенчивым немецким эмигрантом, настолько застенчивым, что успеха не имел, зато пробуждал сначала любопытство, потом доверие и, наконец, становился для своих подруг наперсником. Люди были достаточно наивны, чтобы верить собственным глазам.
Самую большую роль в его тогдашней жизни сыграло знакомство с художницей по имени Аста Берглунд. Она была финско-шведского происхождения, родом из Васы. Аста поступила в Художественную академию в Стокгольме, что удавалось очень немногим девушкам, особенно таким юным. Ей пророчили блестящее будущее, но уже после года занятий она бросила академию. Туглас иногда поручал Асте кое-какую работу, когда ей нужны были деньги, – но не реставратора, а секретаря: в делопроизводстве он был совершенным профаном.
Аста была на семь лет моложе Виктора. Она не обладала особо яркой внешностью, но была невероятно привлекательна; мужчины буквально роились вокруг. Они привязались друг к другу, как могут привязаться только родственные души; они уважали личные тайны друг друга, и Виктор с удивлением заметил, что в их отношениях есть даже элемент сексуальности. По воскресеньям они обычно ходили по музеям и по мере того, как выставки сменяли друг друга, находили все новые и новые шедевры. Месяц в их фаворитах числился венецианский пейзаж Каналетто, выставленный в музее Вальдемарсудде
[101], потом его сменили миниатюры Бреннера и Синьяка из королевской коллекции в Дроттнингсхольмском замке
[102].
Аста была не замужем, и матримониальные перспективы ее, похоже, не особенно привлекали. Ее, пользуясь терминологией того времени, можно было назвать свободной женщиной. У нее было несколько любовников, и она их меняла, следуя только собственным капризам. Двое даже сделали ей предложение, но она со смехом заявила, что семейная жизнь не для нее.
– Я женщина, – объяснила она как-то с удивившей Виктора трезвостью, – а женщинам-художницам пробиться вдвойне трудно. Как ты думаешь, что произойдет, если кому-нибудь удастся затащить меня под венец? Тут со мной и покончено. Мои любовники – достойные люди, но они мужчины, а у мужчин свое представление, какой должна быть замужняя женщина. Им даже не придется меня переделывать – сама начну приспосабливаться. Стану домохозяйкой. Нарожаю детей. Заброшу живопись, разве что по воскресеньям иногда – так, для баловства. А через несколько лет покончу жизнь самоубийством, оставив безутешную семью. Так что лучше замуж не выходить.
Мир искусства – мужской мир, утверждала Аста, поэтому она и бросила академию. Потом только Виктор сообразил, что причины были совершенно иными… По тем же «иным» причинам она иногда вдруг исчезала на несколько недель и не давала о себе знать. Но что касается половой дискриминации, Аста была права. Он встречал множество галеристов, директоров музеев, антикваров и не мог припомнить, чтобы среди них были женщины, занимающие более или менее важное положение в этом мире. И все равно, Аста была исключением из этих неписаных правил, из того установившегося расклада, который он наблюдал, сидя в первом ряду партера стокгольмской культурной жизни. Через нее он познакомился со многими художниками. Это с ее подачи он как-то сидел и всю ночь пил коньяк в «Оперном погребке» с Эйнаром Йолином
[103]. Это она представила его Бруру Юрту
[104], а как-то взяла с собой в кондитерскую «Ватикан», чтобы поучаствовать в совместном чаепитии с ее кумиром – Сири Деркерт
[105].
И наконец, как истинная норна
[106], она сплела нить его судьбы – познакомила с молодым коллекционером Фабианом Ульссоном.
Фабиан и Аста были знакомы с детства – они росли в фешенебельном квартале в Васе, вместе проводили лето в архипелаге Турку. Дед Фабиана, лесопромышленник, сколотил огромное состояние еще во времена Великого княжества, а отец, Петри Ульссон, с никогда не изменяющим ему политическим и деловым чутьем, как опытный лоцман, провел корабль своей империи через бури борьбы за независимость и войн. Родня владела огромными лесными богатствами в Средней Финляндии и пилорамами чуть не по всему берегу Ботнического залива. Помимо этого, у них было несколько бумажных заводов в сульфатном поясе от Эсбу на юге до Карлебю на севере. Мать Фабиана, урожденная фон Эссен, принесла в семью капитал, которого империи более всего не хватало с тех пор, как первый патриарх, с роскошной шевелюрой и незажженной сигарой в углу рта, ошеломил всех скандинавских лесопромышленников, закупив американские машины и введя в финских лесах тейлоровский конвейер. Она принесла в семью иной капитал: капитал культуры.
