– Друга, – сказал Виктор. – Мы с Астой просто друзья.
В следующее же воскресенье они ужинали в шикарной семикомнатной квартире Фабиана на Сибиллегатан. До Пасхи оставалась еще неделя. Дожди и холод наконец отреклись от престола в пользу теплого южного ветерка. Окна на Эстермальмскую площадь были открыты. Служанка в черном накрывала стол, в кухне колдовал нанятый повар. Ароматы четырех блюд заполняли столовую, а Фабиан и Аста никак не могли оторваться от детских воспоминаний. Эрика села за рояль и пела какие-то куплеты, а Виктор с природной скромностью пристроился в уголке. Ему нравилось все, что он видел, и немного удивляло. Фабиан Ульссон был моложе его на пять лет… а может быть, и не моложе, а старше – он подчинялся другим временным законам, они словно выросли на разных планетах. Фабиан был наивен и в то же время самоуверен, что вообще-то должно было произвести на Виктора неприятное впечатление. Но он объяснил это тем, что жизнь никогда еще не преподносила Фабиану уроков, и ему не хотелось разочаровывать молодого человека. Зачем доставлять неприятности ни в чем не повинному и к тому же явно добросердечному мальчику?
После ужина девушки пошли в салон играть в бильярд. Фабиан пригласил Виктора в кабинет выкурить сигару. Над камином висел Клее, а на противоположной стене – работа маслом Габриель Мюнтер.
– Значит, вы с Астой просто друзья? – спросил Фабиан.
Виктору послышалось в его голосе облегчение.
– Конечно. Для меня этого больше чем достаточно. Я с трудом общаюсь с ней больше трех дней подряд. Ее энергия меня утомляет.
– Не знаю почему, но мне тогда показалось само собой разумеющимся… Вы выглядели так, как будто собираетесь завести ребенка.
За окном со стороны Меларен плыла армада облаков, постепенно редеющая по мере приближения к Балтике – облака словно тонули одно за одним в морской синеве вечернего неба.
– Я не знаю, предназначен ли я вообще для семьи… – сказал Виктор. Хотя из всех женщин, которых он в жизни встречал, Аста была единственной, к кому он чувствовал какое-то подобие влечения.
– А почему нет? Мир стал заметно лучше… теперь он более или менее похож на место, где можно жить. Несколько лет назад все было чернее ночи, а теперь на горизонте вроде бы светлеет…
– Не знаю, согласится ли с тобой Аста. Она прирожденная пессимистка.
– Я слышал, вас познакомил Яан Туглас. Он помогал мне пару раз восстановить семейные реликвии… В высшей степени компетентный человек. Я, кстати, кое-что разузнал и о тебе. Многие считают, что ты работаешь не хуже.
– Об этом не мне судить…
Впервые за долгое время Виктору пришлось задуматься, прежде чем он вспомнил шведское выражение. Фабиан, похоже, заметил его неуверенность:
– Если хочешь, можем говорить по-немецки…
– Нет-нет, вовсе нет. Язык… в языке начинаешь сомневаться, только когда его более или менее выучишь, потому что уже тянет вглубь. А что касается моей работы, то для меня это непрерывная радость – спасать искусство для будущих поколений. Когда мои соотечественники в течение долгих двенадцати лет только и делали, что его разрушали, старались, чтобы оно исчезло с лица земли… словно бы и я в ответе за них. Мне стыдно.
– Ты говоришь как человек, в которого Аста точно могла бы влюбиться. Ты точно не спишь с ней?
Слова повисли в воздухе, как на невидимых крючках. Виктор чувствовал, что краснеет, и ненавидел себя за это.
– Да, точно…
– Не знаю, что на меня нашло. Какое я вообще имею право об этом спрашивать! Прошу меня извинить, я не хотел тебя смущать.
– Ты живешь один в этой квартире?
– С моими маленькими сокровищами. И еще служанка, она прибыла вместе с остальным инвентарем из Финляндии.
– Это же наверняка очень дорого…
– Я из очень состоятельной семьи, Виктор. Мне следовало бы стыдиться своих привилегий, но я, похоже, лишен социальных комплексов.
Он плеснул кальвадос в два пузатых бокала и протянул один Виктору.
– А Эрика? Почему она здесь не живет?
– Ей только девятнадцать, и мы же еще не женаты. Состоятельные семьи обычно консервативны… ее семья ни за что не позволила бы ей переехать ко мне без свидетельства о браке, и так же думают в лесопильном дворце по другую сторону Балтийского моря…
– Но они же знают, что вы вместе?
– На радость династии Кройгер и династии Ульссон. Они надеются на взрыв внимания в обществе и прессе. Наши родители будут рады погреться в лучах славы друг друга. У богатых свои игрушки, как говорят. Осенью должно состояться обручение.
Фабиан криво улыбнулся, одним глотком опустошил бокал и налил еще, примерно на дюйм.
– Давай поговорим о чем-нибудь другом, – предложил он. – Расскажи мне про Берлин в годы войны. Отец был там, говорит, потрясающий город.
– Мне бы не хотелось рассказывать про Берлин. Как ты говорил недавно? Горизонт светлеет? Вот там-то мне и хотелось бы находиться…
– Мне нравится загадочность. Я вырос среди загадок, это моя вторая натура.
– Я вовсе не собирался быть загадочным, зря ты так подумал.
– Но эффект произвел именно такой…
Из салона послышался смех – последним ударом Аста вырвала победу. Виктор рассматривал картину Габриель Мюнтер.
– Где ты это купил?
– На аукционе. Бедному беженцу из Германии срочно нужны были деньги. Тебе нравится Мюнтер?
– Очень. Она была моей любимой художницей много лет… Я думаю, она сильнее, чем ее жених Кандинский. Странно, но нацисты ее терпели.
– В наше время попадаются такие работы… Много картин еще носит ветер.
– Я знаю…
Фабиан допил кальвадос.
– Пойдем к девушкам, – сказал он, – а то они уже, наверное, удивляются, почему мы застряли.
После этого вечера несколько ночей подряд Виктору снились странные сны. Он снова в Берлине, в лавке на Горманнштрассе, но компаньона его зовут не Георг Хаман, а Фабиан Ульссон. Они продают марки и автографы, но почему-то не принимают никакой валюты, кроме фальшивых фунтов стерлингов. Город еще цел, на бульварах полно народу, на Ку-дамм кипит бойкая торговля. Тиргартен, как всегда, зелен и уютен, штурмовиков не видно… Никаких эротических видений у него не возникало, но, когда он просыпался в своей комнатке на Лестмакаргатан, чувствовал себя совершенно измочаленным, как после долгой ночи любви, которой ему еще ни разу в жизни не довелось испытать… Он поднимался, пил чай и проклинал северные белые ночи – теперь уже не уснуть.
Он не знал, почему он потерял покой – то ли эти сновидения были тому причиной, то ли ужин у Фабиана Ульссона. Все эту неделю он пытался найти Асту Берглунд, но она куда-то исчезла, словно ушла в подполье, и не отвечала ни на телефонные звонки, ни на записки, которые он оставлял у нее под дверью. Туглас уехал по делам, а у Виктора не было никакого желания сидеть в ателье.
