И она дунула. И получился звук. Смешной такой. По наивности похожий на детскую любовь.
На Новый год решили поехать в Индию, на Гоа. Сняли через Интернет недорого номер в отеле – Таня сумела договориться и найти то, что было надо. На первой полосе – пляж, рядом небольшой бассейн с баром, можно подплыть и выпить все что угодно. Она часто брала нарезанные дольками ананасы, он – сок манго, иногда разбавленный колой местный виски, по-другому его пить нельзя. При отлете в аэропорту, как делают многие русские, они взяли долларов на двести отличной выпивки, для того чтобы пить, когда захочется, в любое время.
Бассейну они предпочитали живой океан. Песок днем накалялся, и они с Сашей-Васей, как она его продолжала называть, ложились совсем близко к воде, так, чтоб волна, та, что посильнее, накатывала, приятно омывая ноги.
Мимо по краю океана проходили молодые мужчины и женщины, энергичные, резкие, наглые, модные, громкие и вместе с тем следящие за впечатлением, которое производят. Это им было интуитивно важно, они самонадеянно думали, что все телесные удовольствия, включая, конечно, любовь, и прежде всего ее, вся телесность мира принадлежит только им, молодым, красивым и стройным. Таня вспомнила, что в молодости сама так думала. И вот теперь она лежит с пожилым седым человеком, с их точки зрения, стариком, с Сашей Васильевым, на песке, а днем и ночью они проводят в широкой постели, которая скрипит, но держится, и она знает, что так ярко и чувственно не было никогда. Она помнила «арийца» на берегу Черного моря, но тогда без любви, и стыд душил с первой минуты; тогда ей едва за двадцать, сейчас она – мать взрослого сына, столько пережито, кажется, страсти должны утихнуть…
Васильев положил ей руку на живот – она поняла, он уже…
– Какой ты горячий! Откуда в тебе столько силы, Саша-Вася? Ты жжешь и жжешь…
– Это не я, это – солнце.
Однажды на пляж пришли канатоходцы, их было пять человек, четверо взрослых и мальчик. Они быстро вбили в песок специальные стальные трубы, укрепили между ними нетолстую веревку, во всяком случае, на фоне белесого, чуть голубоватого неба почти невидимую. Два взрослых, сухих, жилистых индуса, держась за распорные канаты, страховали конструкцию, каждый со своей стороны. Мальчишка, встав на плечи еще одному члену труппы, взобрался наверх, к началу каната, еще один человек ритмично стал бить в бубен и даже начал что-то петь. Конечно, рядом поставили разбитую картонную коробку для денег. Худой темный мальчик, лет тринадцати-четырнадцати, дошел до середины, начал балансировать, чтобы продолжить движение вперед, к противоположной стойке, но не удержался и слетел. Высота была небольшая, не выше трех метров, плюс песок – в общем, не очень опасно.
Бубен зазвучал громче, и попытка была повторена. И опять неудача. Затем еще и еще раз. Постепенно все больше пляжных людей отрывали глаза от книг, моря, жен, мужей, друзей и поворачивали головы в сторону цирковой труппы. Уже раз пять или больше мальчик доходил до середины или чуть дальше и падал, но снова, без заметного чувства огорчения, становился на плечи старшему товарищу – и начиналось. Саша с Таней тоже подключились к действию и зааплодировали, когда первый раз у мальчишки получилось – он дошел до другого конца каната. Затем мальчик показал, как он подпрыгивает на веревке, переступает через обруч и с переворотом спрыгивает. Собрав денег со зрителей, канатоходцы разобрали конструкцию и перешли на соседний пляж, к следующему отелю, метров за триста.
– Ту, – спросил вдруг Васильев, – ты думаешь, этот парень действительно падал или он притворялся?
– То есть? – не сразу сообразила Ту.
– Ну, на самом деле или нет? Специально падал, чтобы мы стали на них смотреть? Или впрямь у него не получалось?
– Не знаю, – ответила Ту. – Я даже об этом не подумала.
Солнце придавливало к песку.
– Интересно, пойти и посмотреть… Все-таки если это прием, то…
– Пойдем, – вдруг сказала Ту. – Если так хочешь.
Васильев тут же вскочил:
– Пошли! Все равно делать нечего – отдыхаем же.
Оставив вещи на пляже, они не спеша побрели вдоль кромки океана. И снова увидели, как мальчишка падал, становился на плечи, шел по канату, а под конец выступления уже не ошибался, делая все более сложные трюки.
– И что ты понял? – спросила Ту, когда и здесь выступление канатоходцев было закончено.
– Ничего. Только то, что падение интереснее успеха. Содержательнее. Возможно, на новом месте мальчишка каждый раз привыкает, ошибается, а возможно, так собирают публику.
– Мы два раза видели одно и то же и ничего не поняли. Зачем ходили?
Вопрос не имел ответа.
Они возвращались на пляж своего отеля, солнце приятно обжигало спину и плечи. Купались и снова шли. Таня думала о том, какой он смешной, этот Саша-Вася, зачем они вдруг пошли смотреть, ничего не узнали, зачем вообще ему знать, отчего падает этот циркач в начале своего выступления?
Как-то вечером пошли гулять в город и попали на местный рыночек. Под открытым небом продавалось все вперемешку: посуда, стиральные порошки, надувные тигры, шары, часы, лампы, абажуры, рисунки, кольца, браслеты, глиняные птицы, маленькие и большие, оклеенные кусочками битого зеркала, всякая кухонная индийская утварь, мраморные ступки, специи – всего не перечислить. Среди этих разноцветных развалов Васильев нашел индуса, разложившего на прилавке свистки, барабанчики, колокольчики и флейты из бамбука. Дудки были разной длины, но где-то до полуметра, да и дырок на одних было пять, а на других шесть или даже семь. Они с Таней узнали, что это называется «бансури». Саша Васильев, как ребенок, не мог оторваться от прилавка, передул все двадцать или тридцать инструментов. Продавец был в восторге от такого покупателя. Васильев пробовал играть и через какое-то время нашел, как он заявил Ту, изумительный инструмент с потрясающим низким шипящим звучанием, достойный лучших концертных залов мира.
– Ты понимаешь! С такой дудкой можно выступать в Карнеги-холле!
Отобранный бансури в самом деле звучал необычно, но Ту, с ее музыкальным слухом, решила, что он преувеличивает. Васильев отдал полторы тысячи рупий за инструмент. Таня перевела на английский растроганному индусу Сашины слова благодарности, но сама эта долгая покупка и весь этот теплый вечер в свете фонарей были продолжением восхитительного чувства, которым она жила тогда, – она смотрела на него, на свою жизнь с ним как на чудо.
В последний день перед отлетом, выпив в баре – запасы уже кончались, – хмельные, они пришли на берег океана. С воды тянул освежающий ветер, Васильев захватил свою, как говорил теперь, любимую дудку и под шум волны сыграл своего Карчило Чипито.
– Это тот итальянец, которого ты мне тогда играл по телефону, – вспомнила Ту.
– Итальянец русского происхождения, – сказал Васильев и поцеловал ее.
Именно в этот момент ей показалось, что теперь она понимает и знает про него буквально все, и именно это никогда не позволит им расстаться.
