– Почему ты здесь? – раздался его глухой голос. – Ты же должна была…
– Я никому ничего не должна, – нетерпеливо перебила его Кристина, нежно прикрыв его рот рукой. – Молчи! Я не могу жить без тебя, мой дорогой друг, поэтому я здесь. Я не могу выйти за человека, которого не люблю. Мое сердце было с тобой даже в тот черный день. Вовек не искупить ошибки, что я совершила. Но сейчас… я пришла спасти тебя.
– Ты ошибаешься, Птичка, – голос Якова перешел на шепот, – ты пришла сюда на свою собственную погибель. Они не пощадят тебя даже из-за ребенка. Умоляю, оставь меня, я уже мертвец. Здесь царит ад, о котором мы не знали! Спасайся сама, спаси невинное дитя. Уезжай завтра же из Фрайбурга, возвращайся к Михаэлю. Пообещай, что сделаешь это!
Над ними нависла зловещая фигура охранника:
– Гульдены закончились, голубки. Отворковались!
Кристина испуганно взглянула на алчного негодяя. Мучительно вспоминая, чем она еще может заплатить, потянулась к разбитому гребню с изумрудной птичкой. Но передумала. Это украшение должно всю оставшуюся жизнь напоминать ей о грехе, избавиться от него таким способом негоже. Оставалось только серебряное кольцо с бирюзой, переданное ей по наследству от матери. Кристина решительно сняла его с безымянного пальца и, поцеловав на прощание, протянула охраннику.
Тот довольно усмехнулся, осветил безделицу факелом и, попробовав на зуб, нырнул в темноту.
Кристина встала на цыпочки, нагнула голову Якова и впилась в него долгожданным поцелуем. Его губы дрогнули, она почувствовала солоноватый вкус крови. В ту же секунду девушка испуганно отстранилась, боясь причинить ему боль, но Яков притянул ее руками к решетке и со всей страстью ответил на поцелуй.
Они дарили друг другу дозволенную ласку, не надеясь на завтрашний день.
Жили счастливым моментом, который, скорее всего, станет последним.
Когда они со стоном разомкнули уста, девушка прошептала:
– Я не могу обещать тебе то, что не намерена выполнить. Если суждено, я пойду за тобой на смерть, потому что жизнь без тебя не имеет смысла. Я давно хотела сказать это. Но боялась… А теперь, пока еще не поздно…
Яков молча смотрел на нее. Он не находил слов.
– Завтра, умоляю, скажи судьям правду. Почему писал мой портрет. Я подтвержу. Не захочешь ты – расскажу я. Они снимут с тебя обвинение в богоотступничестве, – горячо зашептала Кристина.
Художник сокрушенно поник головой. Его лицо сковала скорбь.
– Глупая девочка. Ты навлечешь на себя беду. Никто никогда не был оправдан инквизицией. Попасть в их паучьи лапы значит закончить жизнь или на костре, или, в лучшем случае, на виселице. Спасай себя, умоляю!
В конце коридора вновь показался охранник. Подойдя ближе, он схватил Кристину за руку и грубо вытолкал в освещенный факелами коридор. Испуганно и жалобно вскрикнув, девушка поймала в последний момент отчаянный взгляд Якова и тут была потащена наверх железной рукой стражника.
– Благодари бога, глупая курица, что никто не слышал слова твоего еретика о священной инквизиции. Незаслуженного наказания не бывает, запомни это! – прогремели над головой слова. И тяжелая дверь тюремного подвала с лязгом захлопнулась.
Кристина без сил опустилась на холодную брусчатку прямо перед закрытой дверью темницы и, воздев глаза и руки к небу, впервые заговорила с Богом. Не зная ни одной молитвы, она просила Его о спасении самой дорогой для нее души – ее любимого Якова. Она говорила простыми словами, идущими из глубины сердца, как учил ее Иоахим. Не чувствуя ни холода камня под ногами, ни порывистого ветра, принесшего с Рейна колючий снегопад, она погрузилась в странное состояние, распространившееся по всему телу теплой ласковой волной.
Девушка потеряла счет времени. Все ее мысли были об одном.
– Я не оставлю тебя, дитя, – прошептал в голове ласковый голос, похожий на голос святого отца из Марцелля. – Встань и иди, я благословляю тебя.
Поднявшись с ледяных камней, Кристина направилась в сторону приюта. В сердце засветился маленький огонек надежды, которая как светоч повела ее дальше.
Сказка Шварцвальда
Синьор Батиста
Конрад Макленбургский взглянул на ясное, полностью расчистившееся после вчерашней непогоды небо. Из окна его опочивальни открывался прекрасный вид на остроконечные черепичные шпили красного города и на долину реки Драйзам, спокойная водная гладь которой блистала в восходящем солнце подобно змеиной чешуе.
Прекрасный день, чтобы воспользоваться случаем и ущемить власть зарвавшейся испанской инквизиции, раскинувшей жадные щупальца по всем франко-алеманским землям, дотянувшись до Швабии.
Хозяином Фрайбурга был Конрад Справедливый, и лишь от его воли зависели судьбы и помыслы жителей города. Лишь он решал, кому позволено жить, а кому гореть в геенне огненной. И этим правом Конрад не намерен делиться с посланником Римской-католической церкви, иноземцем, не знающим швабского наречия и пользующимся услугами шептальника.
Епископ заранее приготовил необходимые жертвы, которым предстояло отправиться к престолу Господню. Ими оказались прелюбодей и недалекий хвастун сапожник, нашедший в лесу под корнями деревьев зарытый клад и разнесший радостную новость по округе.
За удовольствие и глупость надобно платить.
Для красавца художника была уготована другая участь – кумира женских сердец. Его разбитое несчастной любовью сердце станет шансом на спасение. Сердобольные женские особи, воспевающие страдания Тристана, будут умолять суд простить влюбленного богомаза, и тогда он, Конрад, вновь подтвердит свое прозвище – Справедливый, даровав Якову Циммерманну высочайшее помилование.
На мгновение в голове епископа промелькнула еще одна мысль. Проследив за ее развитием, он довольно улыбнулся:
– Да, неплохо, и это также сыграет мне на руку. Ты, сам того не подозревая, заслужишь волну народного презрения и гнева, досточтимый синьор Батиста дель Комо. Власть инквизиции пошатнется по твоей вине.
Несколько часов спустя, сидя рядом с выходцем из Толедо, за спиной которого на небольшом шатком табурете пристроился переводчик, епископ радушно делился с инквизитором новыми великосветскими сплетнями. На другом краю стола зевал во весь рот невыспавшийся бургомистр, обязанность председательствовать на гражданских судах утомляла.
Испанец, высохший, морщинистый, словно ствол столетней оливы, звериными, глубоко посаженными глазками ощупывал каждого сидевшего в зале. Тонкие, словно ракушечные створки, губы несоизмеримо огромного рта жадно раскрывались и захлопывались в предвкушении пиршества. Высокий скошенный яйцеподобный череп обтягивала тончайшая пергаментная кожа, сквозь которую просвечивали мелкие кровеносные сосуды.
Разглядывая анатомическое уродство возглавившего трибунал инквизитора, Конрад поморщился и в отвращении отвел взгляд.
Среди собравшейся в зале суда публики его сейчас интересовало лишь одно существо – маленькая, закутанная в темный шерстяной плащ светловолосая женщина, просочившаяся внутрь ранее других зевак, предварительно умаслившая охранника небольшим подношением. Пока слушались гражданские дела, она тихо как мышка сидела в углу и терпеливо ждала. Порой ее веки смыкались, и женщина погружалась в дремоту, но громкие крики безумных соседей заставляли ее вздрогнуть и очнуться от забытья.
