Он многого не знал про деда. Тот, например, почти никогда не рассказывал о жизни в лагере – как правило, уходил от этих разговоров. В семье это тоже не обсуждалось. Сергей с детства знал, что дед «сидел», слышал слово «репрессии», но как-то сразу понял, что это не та тема, о которой можно говорить. Когда в восемьдесят седьмом был опубликован «Реквием» Ахматовой, Сергей привез почитать его родителям в Ленинград. Отец начал читать поэму при нем и почему-то вслух, дошел до строк «Уводили тебя на рассвете, за тобой как на выносе шла. / В темной горнице плакали дети…» – и не смог читать дальше: какой-то комок сдавил горло, и он начал судорожно сглатывать. Только тогда он впервые сказал Сергею:
– Все так и было… Пришли ночью, перевернули все. Мама к печке прислонилась, меня к ноге прижала, другой рукой рот прикрыла… А папа сидел на диване, у нас такой кожаный диванчик небольшой был, и все, бывало, посмотрит на маму и глазами покажет, мол, не волнуйся. А я маленький был, не понимал ничего. Спрашиваю: «Мама, а чего дяденьки ищут? Может, я знаю?» А мама ничего не говорит, только меня к себе сильнее прижимает. Они до утра в вещах рылись, а увели его как раз на рассвете. Мама бросилась было за ними, но они прямо перед ней дверь захлопнули. Она лбом к дверям прижалась и страшно так завыла. Потом замолчала, повернулась ко мне – в глазах ни слезинки – и совсем спокойно сказала: «Ленечка, иди спать. Тебе уже скоро в школу».
Школу отцу вскоре пришлось сменить. Их выселили из Москвы, и мама увезла маленького Леню в Киров, где у нее жила двоюродная сестра, которой предстояло заменить ему мать. Когда бабушку Сергея арестовали как жену врага народа, ее сына должны были сдать в детский дом, но тетя Валя добилась разрешения оставить ребенка у себя. Родную маму Леня больше не видел. Она умерла перед самой войной в лагере, надорвавшись на тяжелых работах. Дату и место ее смерти удалось установить значительно позже, уже после двадцатого съезда, когда дед, сам недавно реабилитированный, стал добиваться и в конечном счете добился ее реабилитации.
Деду дали пять лет, но отсидеть пришлось восемь: накинули два года уже в лагере, поскольку шла война и выпускать политических не торопились. В сорок пятом он из лагеря вышел, но по чьей-то злой воле вынужден был провести еще год на поселении. Там, в далекой алтайской деревне, он узнал, что его красавицы Любушки уже нет в живых. Когда срок наконец кончился, дед еще какое-то время не имел права жить в Москве и отправился в Киров к повзрослевшему сыну. Впрочем, в Москву он так и не вернулся, выбрав себе на жительство небольшой провинциальный город неподалеку от столицы.
– К друзьям поближе, от начальства подальше, – усмехаясь, объяснял он свой выбор.
Желание деда держаться подальше от начальства Сергей по-настоящему оценил, когда пришел работать в журнал «Власть и общество». Поначалу его не смущало, что главный редактор, которого все сотрудники с легкой руки Сергея стали звать Ильичом, время от времени вымарывал из его статей наиболее острые формулировки, делая публикации беззубыми и не вполне выражающими мнение автора, – журнал принадлежал областной администрации, и это все объясняло. Правда, те, кто умел читать между строк, все же понимали не полную лояльность журналиста Гордеева к местной власти, а окружение губернатора, вышедшее из партийной номенклатуры и не умевшее вчитываться в подтекст, напротив, уважало автора за верноподданность. Вскоре Сергей стал весьма популярен в городе и области, и его стали приглашать как на официальные, так и на неофициальные тусовки, причем весьма различные политические силы почему-то считали его своим.
Дело осложнилось накануне губернаторских выборов. Еще до официального начала предвыборной кампании журнал, который в этот период стал выходить чаще обычного, превратился в агитационную площадку губернатора Ревунова, который планировал во что бы то ни стало сохранить свой пост, хотя его популярность стремительно падала. Дело дошло до того, что пресс-секретарь Ревунова, а иногда и он сам собирали на совещания не только руководителей изданий, но и всю пишущую братию, и журналисты получали прямые указания, кому и что писать, показывать, рассказывать.
– Вот оно, журналистское счастье! – иронизировал Сергей, когда они с Ильичом возвращались в редакцию с одного из таких совещаний. – А мы все голову ломали: о чем писать, как писать? Наконец-то нам, сирым и убогим, все объяснили.
– А ты не язви, – оборвал его главный, – ты же понимаешь: если Ревунов проиграет, от нас тоже ничего не останется. Не только журнал прикроют, так еще и на работу никуда не возьмут.
– Придется переквалифицироваться в управдомы.
– Да кто ж тебя на такую хлебную должность возьмет с твоим-то филологическим образованием? Там и посерьезней люди в очередь стоят.
– Да, не вариант! С нашим образованием и в сантехники не берут. Ладно, пойду писать, может, спасу наши несчастные головы…
Уже на пороге редакции он обернулся:
– Слушай, а если я сегодня напишу про завтрашнюю встречу губера с аграриями, мне как писать: «Как сказал в своем выступлении губернатор Ревунов» или «Как скажет губернатор на своей встрече с тружениками села»?
– Иди пиши, умник! Не о том думаешь. Думай о премии, которую обещали за победу на выборах. Полагаю, это тебя согреет.
– Другой разговор! Ты бы давно напомнил, и я б уже все написал, – сказал Сергей и отправился создавать очередную прогубернаторскую агитку.
Когда уже недели три редакция прожила в таком режиме – администрация диктовала, журналисты литературно обрабатывали, – в квартире Сергея раздался телефонный звонок.
Был вечер пятницы, и на кровати между Сергеем и телефоном лежала Кристина. Изображая, что он не может дотянуться до аппарата, Сергей лег на Кристину и, как бы случайно, «по дороге», поцеловав ее сосок, с похотливой улыбкой сказал в трубку:
– Гордеев слушает.
– Сергей Леонидович, здравствуйте! – услышал он незнакомый, но очень вежливый мужской голос. – С вами хочет встретиться один уважаемый человек. Он хотел бы обсудить весьма интересное предложение.
– А имя и отчество у уважаемого человека есть? – спросил Сергей, продолжая лежать на Кристине и поочередно покусывать ей соски.
– Вы все узнаете, если вас не затруднит завтра к семи вечера подъехать в ресторан «Клондайк». Я полагаю, вам известно, где это.
– Правильно полагаете.
– Так что передать?.. – спросил вежливый голос и запнулся, чуть не сказав кому.
– Передайте, что ресторан хороший. Отчего же не приехать.
– Благодарю, – сказал мужчина и положил трубку.
– И что сие означает? – спросила Кристина, слышавшая весь разговор.
– Полагаю, будут вербовать в ЦРУ.
– Слушай-ка, агент ЦРУ, во-первых, слезь с девушки, если уж лежишь на ней без дела, а во-вторых, кому ты там нужен?
– А как же! – воскликнул Сергей, нехотя покидая живот любимой. – Я же знаю, что завтра скажет губернатор на открытии выставки продукции садоводов-любителей. Никто не знает, а я знаю. А садоводство – это же почти оборонка!
