– Чем это? Собой, что ли?
Ну да… Может, и собой.
– А не слишком ли дорого это – собой жертвовать? Вот Витя твой принял твою жертву, сломал тебя, подстроил под себя полностью, и дальше что?
– А что дальше?
– А ничего! Неинтересно ему стало, вот что! Пока ломал-переделывал, увлекался процессом, а потом просто неинтересно стало. Не влюбляются в жизни Пигмалионы в Галатей, неправда все это. Они просто их бросают, и все. Неинтересно им.
Ветка вздохнула горестно, склонилась над своим шитьем, быстро замелькала маленькими ловкими пальчиками. Надя не стала с ней спорить – не хотелось просто. Бесполезное это занятие. Да и зачем? Все равно она пришибленной себя не считает! И припыленной тоже. И сломанной. У нее муж есть хороший. Пусть в загул ушел, но все равно Витя ей муж! И она будет за него бороться. Потому что такие мужья и в самом деле на дороге не валяются. И ждать его будет столько, сколько надо. Ничего, от нее не отломится. Да и не одна она такая – все кругом за хороших и непьющих так же цепляются. Вот поживет он там с другой, которая «вся из себя», и поймет, что лучше Надежды нету. И вернется, обязательно вернется…
– Пойду я, Ветка. Поздно уже, – повернувшись от плиты с чайником в руках, тихо проговорила она. – Сейчас чаю тебе налью, бутерброд сделаю и пойду, пожалуй.
– Ты обиделась, да, Надь? – подняла на нее огромные прозрачные глаза Ветка. – За козла обиделась?
– Да ну тебя… Ни на что я не обиделась. Устала просто. Спать хочу. Я ведь предыдущую ночь плохо спала, все со скалкой обнималась от страху.
– Так завтра же суббота! Выспишься! Мы и не поговорили даже.
– Нет, Ветка. Пойду. Нехорошо мне что-то.
– Ладно, иди. Дверь захлопнешь, ладно? Только тихонько. Я сегодня всю ночь работать буду. Иди. Пока.
– Пока, Ветка.
Квартира встретила ее умопомрачительным мясным духом с чесноком, с лимоном и со всякими еще специями. Аж скулы свело. Надежда решительно прошагала на кухню, достала из духовки противень с дошедшей до своего гастрономического апогея свининой, шмякнула его на стол, подвинув пренебрежительно блюдо с ананасом-грудкой-овсянкой. Потом отрезала от куска свинины порядочный пласт и выложила его себе на тарелку. И начала торопливо есть, засовывая ароматное мясо в рот большими кусками. Организм тут же насторожился, не веря еще до конца своему счастью. Потом все-таки обрадовался, потом снова насторожился: зачем так много сразу-то?
А Надежда все ела и ела торопливо, не ощущая вожделенного мясного вкуса. Нет, вкус, конечно, был. Только горький почему-то. Вкус горя, вкус несчастья, вкус женской брошенности и неприкаянности. Или, может, пришибленности, как Ветка только что выразилась.
* * *
Нет хуже маетных выходных, когда девать себя некуда. Когда не можешь ничем заняться, когда все валится из рук, когда окружает тебя противное и свеженькое, кровоточащее еще отчаяние, к которому пока не привыкла душа и не приняла в себя окончательно и смиренно. И весь организм яростно сопротивляется этому отчаянию и пытается вытолкнуть его из себя то вспыхнувшей головной болью, то частым ни с того ни с сего сердцебиением, то влажным туманом перед глазами. Вроде и слез нет, а туман есть. И все время хочется бежать куда-то, или звонить, или что-то такое срочное предпринимать, спасать положение. Только некуда бежать. И звонить никому не хочется – бередить кровоточащую рану. И стыдно к тому же. Так же стыдно, как в собственной бестолковости и ненужности признаться. И так же маме, она помнит, было стыдно рассказывать подругам и родственникам о пьяных загулах отца. Вот она и вещала бодрым голосом в трубку, что все у них в семье благополучно и замечательно.
Надежда сразу решила, что не будет никому рассказывать об уходе Вити. Потому что действительно стыдно. Потому что хороших жен мужья не бросают. И еще потому, что он обязательно вернется! Не сразу, конечно. Может, через неделю. Может, даже через месяц. И пусть она будет, как Ветка выразилась, «с детства сломанная». Или та самая «пришибленная», она согласна. Лучше уж быть пришибленной, чем брошенной. Любую замужнюю женщину спросите – она подтвердит. Если у нее муж непьющий и адекватный. И если она не из бывших ярых феминисток, конечно. Хотя все эти феминистки и произрастают наверняка из обиженных-брошенных, у которых надежд на семейно-трезвую жизнь совсем не осталось. Вот как у Ветки, например…
Снова вспомнился ей вчерашний грустный разговор с подругой, и заскреблась-зашевелилась в душе обида. Тоже – поддержала в трудную минуту, называется! Сломал, говорит, ее Витя… Ничего он ее не сломал! Просто нельзя, наверное, построить свое гнездо, ничего от себя не оторвав, ничего в себе не переделав… Надо же просто уметь подстраиваться под характер другого, живущего с тобой рядом. А как же иначе? Вот она, например, уж так насобачилась в этой науке «подстраивания», уж так насобачилась… Даже по звуку открываемой Витей двери научилась угадывать его настроение. И моментально соображала, как ей себя с ним повести. Или выскакивать легкой птичкой навстречу в прихожую и с поцелуями на шею вешаться – или, наоборот, порскнуть тихонько на кухню и помалкивать в тряпочку, быть тихой да покладистой хозяюшкой, озабоченной больше всего на свете идеальной чистотой тарелок да чашек. Или вот внешний вид свой блюсти, такой, какой мужу нравится, что в этом плохого-то? Ну что делать, если нравятся ему худые блондинки? Раз так, значит, надо всего лишь быть этой худой блондинкой, и все. И неважно, что все время есть хочется. И неважно, что ты ненавидишь до смерти все эти подсчеты съеденных за день калорий. Главное, что у тебя семья есть. Муж непьющий. Гнездо… Вернее, было гнездо.
Надежда вздохнула тяжело, застыла у окна, сцепив руки одна в другую по-бабьи, калачиком. За окном было хорошо. За окном весенний месяц май улыбался всем своей первой нежной зеленью, сквозь которую зазывно проглядывало будто отмытое до отчаянно-прозрачной синевы небо. Хорошее время… А как сейчас в дороге, наверное, хорошо! И солнце еще не палит по-летнему яростно, и ветер пахнет талой водой, свежей землей, и первые желтые неказистые цветочки хозяйничают на обочинах. Эх, сесть бы сейчас на велик да умчаться куда подальше из города! Где вы теперь, собратья по велосипедному счастью? Предала я вас, простите. Простите, но так мой муж захотел. Не нужна была ему жена-велосипедистка. Ему блондинка ухоженная нужна была, тонкая и звонкая. Только с ней он хотел гнездо семейное вить. Настоящее, трезвое, адекватное…
А теперь – ни гнезда, ни собратьев. И от нее самой тоже мало чего осталось. Права Ветка-то, выходит. Столько жертв… И для чего? Все попусту, что ли? Но ведь так не бывает! Не должно же так быть! Все должно, просто обязано наладиться! Просто отчаиваться не надо. Просто надо быть мудрой. Ничего же никуда не уходит. И Витя в конце концов поймет… И вернется… Обязательно вернется…
Только к концу воскресенья Надя заставила себя прибраться в квартире, приготовить обед назавтра. Наварила борща, котлет нажарила – Витя любит, чтоб всегда в холодильнике обед был. Вот она завтра на работу уйдет, а обед на своем месте останется. Кастрюлька с борщом, кастрюлька с котлетами. Он придет, откроет холодильник и поймет, как она его ждала, как надеялась. И оценит. И стыдно ему станет.
