Вольфганг поразился:
— Но он же действительно великий человек.
Умный Копелев понимал, что хороший и добрый парень Вольфганг был обработан машиной сталинской партийной пропаганды, и потому осторожно сказал:
— Великий или нет — это может показать только история. Пока руководитель живет и действует, он не должен возвеличивать сам себя. Я не дурак и понимаю, что не могу плыть против общего течения. Но когда я даже осторожно возражаю против чего-либо, меня резко критикуют. Один раз отобрали орден, в другой раз понизили в воинском звании. Я на подозрении у наших властей. Думаю, что меня опять накажут за то, что теперь я выступаю против насилия над немками.
— Но это очень справедливо. За это не накажут, — уверил его Вольфганг.
— Посмотрим.
Через несколько дней Копелев мрачно заметил:
— Надо мной сгущаются грозовые тучи. Меня вызывал начальник Политуправления, топал ногами и ругался матом за то, что я послал статью об изнасилованиях в газету. Он сказал, что, когда товарищу Сталину рассказали об этих изнасилованиях, он улыбнулся и ответил: «Что ж тут плохого, если солдат немного побалуется с женщиной?» Понимаете, Сталин оправдывает это зверство! Что ж, он и сам совершил много зверств.
Вольфганг поразился смелости высказывания:
— Я с вами не согласен, я не могу даже представить, что товарищ Сталин способен совершать зверства.
Копелев смотрел на него прищурясь:
— Вольфганг, вы сами говорили мне, что вашу маму, преданную коммунистку, арестовали как шпионку и держат в лагере без права переписки. Разве это не зверство?
Вольфганг уже открыл рот, чтобы возразить — это исключительный случай, и товарищ Сталин тут ни при чем. Но вдруг, впервые за долгие годы, его молнией пронзила мысль: а ведь это действительно зверство по отношению к его матери, да и ко всем арестованным, которых он знал. Вольфганг как-то сразу остро осознал, что ниточка от ареста его мамы должна тянуться куда-то вверх и закончится она на том конце, откуда исходит вся политика. А исходит она от Сталина. Он ничего не сказал Копелеву, но весь тот день все думал и думал — в нем наконец зародились сомнения.
Через два дня, когда они вдвоем работали в своем кабинете, без стука вошел офицер советской военной комендатуры с двумя солдатами:
— Капитан Копелев, вы арестованы.
Копелев поднялся со стула, грустно глянул на Вольфганга, кивнул ему. И его увели.
Вольфганг был потрясен: неужели Копелев был прав? Его арестовали за то, что он выступал против насилия советских солдат над немецкими женщинами.
* * *
Льва Зиновьевича Копелева судили по 58-й статье об антисоветской деятельности и приговорили к десяти годам заключения в лагере строгого режима
[35]. Вольфганг не мог этого знать, ему прислали мрачного и неразговорчивого майора, который заставлял его все делать по-своему. Такая работа была противна Вольфгангу, и он все больше и больше задумывался: действительно, справедливо ли все то, что он должен делать по команде?
Потом его перевели преподавателем в немецкую партийную школу.
29. Посол Израиля в Москве Голда Меир
29 ноября 1947 года ООН приняла решение о разделе Палестины на два государства — палестинское и еврейское. Почти две тысячи лет еврейский народ был рассеян по всему миру и наконец получил право жить в своей стране. Советский Союз поддержал образование Израиля. Сталин сказал своим подчиненным: «Давайте согласимся с образованием Израиля. Это будет шило в заднице для арабских государств, и тогда они станут искать союза с нами»
[36]. По его решению Израиль стал получать через Чехословакию и Румынию артиллерию и минометы, трофейное немецкое оружие, включая истребители «Мессершмитт». Советская пресса и радио ничего не сообщали об этом, но интеллигенция тайно слушала «Голос Америки» и «Би-би-си». Слушать их считалось преступлением, станции глушили, а людей за прослушивание арестовывали.
Евреи тайно слушали новости об Израиле и так же тайно передавали информацию дальше. Хотя они давно ассимилировались с русской культурой, но естественное национальное чувство любви к своему народу в них сохранялось всегда, а потому они радовались этим новостям, созданию Израиля. Но радовались все-таки осторожно, чтобы не возбуждать дремлющих в обществе антисемитских настроений.
* * *
Среди московских евреев распространился слух: в Москву приехал первый посол Израиля, и не просто посол, а посол-женщина, зовут ее Голда Меир. Посол Израиля — это звучало так необычно! А то, что посол — женщина, было еще удивительнее. В печати, как обычно, сведений о ней не было, сообщалось только, что в Кремле она вручила свои верительные грамоты какому-то неизвестному чиновнику Президиума Верховного Совета Власову. Евреи были недовольны и скептически ворчали между собой:
— Небось, когда другие послы приезжают, их принимает председатель Президиума, а как израильский посол, да еще женщина, — так принимают по третьему разряду.
Они с энтузиазмом узнавали о ней все больше и больше: оказывается, она свободно говорит по-русски, потому что родилась в Киеве и до восьми лет жила там. Ее девичья фамилия Мабович. По мужу она была Меерсон, а потом разошлась с ним и сократила фамилию до «Меир». В истории евреев было много известных людей с такой фамилией. Она, оказывается, была очень активным борцом за создание Израиля и пользуется большим авторитетом в своей стране. Еще бы! Иначе ее не назначили бы на такой пост: шутка сказать — ей надо налаживать отношения с самим Сталиным. А если кто хочет ее видеть, может в субботу пойти в синагогу, она приезжает туда на молитву. В синагогу? Но идти в синагогу было страшновато, особенно членам партии и тем, кто работал на хороших должностях. И все-таки в следующую субботу в переулке перед единственной московской синагогой собралась толпа, в основном из стариков и женщин, которым терять было нечего.
По иронии судьбы центральная синагога Москвы находилась близко от здания ЦК коммунистической партии. Голда Меир пришла на традиционную субботнюю молитву в синагогу со всем коллективом своего небольшого посольства. Как женщине, ей полагалось сидеть на галерее наверху: у ортодоксальных евреев считается, что в синагоге женщины должны быть отделены от мужчин, чтобы не отвлекать их от молитвы. Но Голда видела, как на нее посматривали все молившиеся. Когда она спустилась вниз, какой-то старик задел ее плечом и сказал на идиш:
— Не говорите ничего, я пойду вперед, вы — за мной.
Немного не доходя до гостиницы «Метрополь», где она жила, он остановился и прочел ей наизусть благодарственную молитву «Шегехияну», которую читали в Израиле в день провозглашения государства. Голда не успела даже открыть рта, как он скрылся.
