Политически грамотен. Морально устойчив. Рекомендую для вступления в ряды ВЛКСМ.
Число. Подпись.
Несла́бо. Только появился в коллективе и уже такое высокое доверие. Мало того! Вот показательный факт – решение общего комсомольского собрания включить Королева А. Д. в состав делегации на очередной, XVIII съезд ВЛКСМ.
Я допил красный чай, с сожалением посмотрел на пустую чашку: заварить еще или не надо? Решил – не надо, меру надо знать во всем, даже в удовольствии. Подошел к окну, закурил. Вереница машин мрачным потоком ползла в направлении МКАД. Рабочий день давно закончился, но люди только сейчас выбрались из офисных закоулков столичного центра, чтобы обреченно влиться в новую, более широкую красно-белую реку, текущую за город.
Мысли опять обратились к досье.
Что это? Стремление во что бы то ни стало сделать головокружительную карьеру или тонкий план внедрения? Что, если наш Гуру – иностранный шпион? Все может быть – активный, знает английский, умеет войти в доверие…
Не исключено, что такое упорство – результат неправильного воспитания или детской фобии. Если ребенку с первых лет внушать, что он – особенный или, наоборот, – никуда не годный, то он будет себя вести так, чтобы доказать, что родители не ошибаются, или – что они слишком плохо о нем думают. Но в нашем случае это всего лишь психиатрическая гипотеза – о детстве и отрочестве нашего «пациента» мы ничего не знаем. Значит, одна из основных моих задач при личном контакте – выведать что-нибудь «из раннего» тов. Королева А. Д.
Я вернулся к чтению.
До XVIII съезда наш герой на БАМе не доработал – в самом конце семьдесят седьмого рассчитался и, ко всеобщему огорчению, уехал, имея на руках идеальную характеристику кандидата в члены КПСС и, вероятно, кое-какие сбережения.
Новым местом работы Королева стал НИИ при Калининском государственном университете. Вот справка с места работы. Одновременно – учеба на заочном отделении гуманитарного факультета. Та-а-ак. Картина в общем-то предсказуемая. Младший лаборант, помощник декана по воспитательной работе, член комитета комсомола. Грамоты, поощрения, поездка в Болгарию…
А вот и личная жизнь. В начале восьмидесятых Королев женился. Но семейная жизнь не сложилась. Через три года супруги расстались, похоже, без взаимных претензий. Или все-таки таковые были?
НИИ закрылся в начале девяностых. Сотрудники разбежались в поисках хлеба насущного. Компартия тоже оказалась не у дел. Бедный Королев… Как же ты жил в это время?
Вот справка об оформлении ПБОЮЛ. Значит, пытался заняться мелким бизнесом. Та-ак, копии налоговых документов – все по мелочи. Но платил исправно… вплоть до девяносто седьмого года. Здесь ниточка мелкого спекулянта Королева обрывается. Что-то случилось.
За окном окончательно стемнело. Не знаю почему, но свет в комнате включать совсем не хотелось. Вполне хватало отблеска электронного циферблата часов. Да и думалось так лучше.
Я собрал уже проштудированные листы в отдельную пачку, постучал торцами по столу, выравнивая. Потянулся за сигаретами. И в этот момент отчетливо услышал звук открывающегося дверного замка. Моего замка.
Глава 5
– А мой папа может на руках стоять!
– А мой, а мой – гирю сто раз поднимает!
– А мой знает немецкий!
– А мой – английский!
– А у моего самая классная машина!
– А мой…
– А мой…
Он остановился, заслушался, невольно стал размышлять, что бы в их возрасте ответил он.
Его папа был простой «инженер Караваев», который ничего такого не мог, разве что считал очень быстро и всегда правильно, да еще подолгу чертил «трешки» (так их называет мама), а папа говорил: «чертежи» и «так надо».
А еще в доме было много книг: «Незнайка», «Буратино», «Винни-Пух», «Следопыт», «Три мушкетера». Читать он научился рано и уже с первого класса глотал буквально все, что удавалось достать – купить или обменять, – периодику, классику, приключения, мемуары.
В пятом классе он увлекся книгами про разведчиков и суперменов. Конечно же, он хотел быть похожим на них. Даже в секцию по дзюдо записался. И, хотя бицепсы Сталлоне так и остались недосягаемыми по объему, он упорно продолжал качаться и тренировать силу воли.
Учился он хорошо, даже можно сказать, отлично. «Весь в отца», – частенько говорила мать, причем так, чтобы эти слова слышал и сам «инженер Караваев». Тот делал вид, что не замечает комплимент, а сам начинал светиться изнутри, так ему это нравилось. Сначала мальчик не замечал, но потом стал улавливать, что мать, отпуская в его адрес очередную похвалу, думает как будто о чем-то своем, далеком и нездешнем. И уж точно – не об «инженере Караваеве». И это вместо того, чтобы одарить мужа благодарным взглядом.
Это тревожило парня, он подсознательно понимал, что наблюдает тайну, познать которую ему пока не дано. Одновременно с этим его отношение к отцу, вечно занятому своими делами и не уделяющему сыну отдельного внимания, становилось прохладным и настороженным, причем с каждым днем все больше и больше. Он видел – нет, скорее чувствовал, что родителей разделяет какая-то невидимая грань, пройти сквозь которую им очень сложно да и, похоже, не очень-то хочется.
Мальчик интуитивно вставал на сторону матери, хотя причин не уважать и не любить отца у него не было. Разве только за то, что он не такой деловой, как некоторые их знакомые. Да, он не может спекулировать, прикрываясь вывеской «Предприниматель», у него нет могучего торса и белозубой улыбки, как у того же Сталлоне, он неспособен обеспечить семью современными материальными благами, о которых постоянно твердят по телевизору и в школе… Но он – его отец, одно только это должно служить основанием для доброго к нему отношения. Родителей ведь не выбирают.
Мать вела хозяйство, иногда подрабатывала репетитором по русскому языку, внося, по мере возможности, свой скромный вклад в семейный бюджет. Первые годы после рождения сына она еще числилась в какой-то научной конторе. Но постепенно работы там становилось все меньше и меньше, денег практически не платили, и ей пришлось уйти. Вся надежда была теперь на «инженера Караваева», работавшего в том же институте на небольшой руководящей должности. На этом уровне дела тогда еще более-менее ладились.
Жестокие девяностые давили на людей, навязывая им свои безжалостные правила. Сын все яснее видел, как гнутся под тяжестью быта его родители. Все прочнее становилась та самая непробиваемая грань отчуждения. Все больше некогда дружная семья напоминала разваренную картошку в выкипевшей кастрюле на плите, которую некому выключить…
Это случилось в новогодние каникулы, прямо за праздничным столом. За окном стрекотала пальба (то ли хлопушки, то ли, в соответствии с эпохой, бандитские разборки – в любом случае весело!), телевизор пытался убедить пьяных россиян, что это самые счастливые дни в их жизни, то тут, то там раздавались радостные возгласы подзагулявших компаний.
