Выскочила к лесному озеру и, поскользнувшись, скатилась по берегу на лёд. Деваться мне было некуда. Оглянувшись, увидела преследователя, на губах которого играла нехорошая улыбка победителя. Я побежала к середине, надеясь, что тот не сунется туда, но опьянённый победой гад уже не слишком спеша ехал за мной.
Мы были в центре, когда неожиданно раздался треск. Некрепкий лёд не выдержал всадника и тот провалился в образовавшуюся полынью. Трещины расходились всё дальше и дальше, достигая моих ног, и я побежала, слыша за спиной отчаянное ржание лошади и мужские проклятия. Не успела выбраться, нога поскользнулась, и я со всего маха упала. Лёд треснул, и я провалилась в воду.
Мне повезло, что я была ближе к берегу. Лёд ломался, но мне удалось пробиться вперёд и достать ногами дна. Я отстегнула плащ, который тянул свинцовой гирей вниз, и поползла на сушу. Холод тысячами иголок впивался в кожу, но я с трудом выбралась, хватаясь за всё, что можно и сдирая до крови ногти.
Сзади меня лошадь и человек всё ещё сражались с ледяной ловушкой. Я понимала, что если они выберутся — мне не поздоровится и, еле волоча ноги, побрела, куда глаза глядят. Если не доберусь до людей, то вскоре замёрзну.
Не знаю, сколько я бродила по лесу. Дороги всё не было, одежда стала колом, ни ног, ни рук я уже не чувствовала. В какой-то момент нога зацепилась за корень, и я упала. Сил подняться уже не было. Чуть отдышавшись, я заставила себя двигаться и поползла на четвереньках. Держалась на одной силе воле. Казалось очень важным преодолеть метр, а потом ещё один метр. Калёным железом жгло осознание, что я оставлю в этом мире сына одного. О смерти я не думала, только это. И когда упала обессиленная лицом в снег, последняя мысль была о сыне. Тела не чувствовала, мысли терялись в вязком тумане и сознание уплывало.
Перед глазами понеслись воспоминания о моём детстве, учёбе, работа, встреча с Владом, рождение Филиппа. Я хотела задержать эту картину, так как любоваться своим ребёнком могла бесконечно, но лица сменяли одно другое: аттана, Ясарата, Бетти, Пресветлого. Все они кружились перед глазами, а потом осталось лишь одно — азгарна.
Можно было лишь восхититься красотой его лица, тонким носом, безупречным рисунком губ, которые шевелились, но слов я не слышала.
«Почему он?!» — не могла понять я, отчего последнее лицо, которое вижу в своей жизни именно его, и потеряла сознание.
— Не смей умирать!!! — властный рык вывел меня из забытья. Где-то я это уже слышала. Сознание было как в вате. На мне сосредоточенно вспарывали ножом взявшуюся коркой льда одежду, а я никак не реагировала на это. Мы находились какой-то избушке, сложенной из брёвен. Наверное, он меня перенёс. Глаза стали закрываться, и я опять начала уплывать, но резкая боль вернула меня обратно.
— Не смей! Борись! — жёстко приказали мне.
С чем бороться? С тем, что такими темпами вскоре на мне не останется и нитки? Из-за слабости мне было безразлично это. Всё казалось несущественным.
Закончив раздевать, азгарн укрыл меня своим плащом. Я лежала, уставившись бессмысленным взглядом в тёмный потолок и желая просто заснуть. Слышала, как он отошёл, потом потянуло дымом. Сознание фиксировало всё урывками. Не успели отяжелевшие веки сомкнуться, как моё тело опять пронзила боль.
— Не спи! — очередной приказ и он начал растирать мои конечности холодными руками. Делал всё сосредоточенно, но мне было безумно холодно. Стоило же попытаться закрыть глаза, как следовало болезненное нажатие, приводящее меня в сознание. Периодически его лицо нависало надо мной, отслеживая, бодрствую ли я.
Мне было всё равно, что его руки массируют все моё обнажённое тело. Гораздо сильнее тревожило, что это самое тело местами стало покалывать.
— Сейчас здесь потеплеет, — пообещал азгарн, наклонившись ко мне, и обдав холодным дыханием.
— Х-х-х-о-лод…но, — прошептала я онемевшими губами.
— Я слишком долго работал со стихией и не могу тебя согреть, — с сожалением посмотрел на меня он. Тут его взгляд задержался на моих губах. Он замер, а потом решительно склонился, сминая их. Меня как будто ледяная статуя поцеловала, но сил поднять руки и оттолкнуть его, не было. Он же целовал всё более настойчиво, и постепенно его губы и язык теплели. Ламмерт стал осыпать поцелуями моё лицо, а я закрыла глаза, убегая от него в темноту.
Снова резкая отрезвляющая боль вернула меня обратно.
— Борись ради сына! — зло бросил мужчина.
Это взбодрило меня. Клянусь, лишь из-за этих слов я неотрывно смотрела, как он спешно снимает с себя одежду. Создавалось впечатление, что зверь освобождается из оков, настолько уверенно и комфортно он чувствовал себя обнаженным. Движения скупы, никакой суетливости. На предплечье я увидела порез, но он не обращал на рану внимания. Его тело двигалось с грацией хищника, плавно и изящно, что присуще хорошим танцорам и фехтовальщикам. Как он владеет мечом я помнила. Даже в моём состоянии я залюбовалась им и совсем пропустила тот миг, ради чего он делал это.
Когда азгарн лёг ко мне, натянув на нас плащ, я была удивлена. Дёрнулась от прохлады его тела, что вытянулось вдоль моего, но была перехвачена его руками, которые поймали меня и стали беззастенчиво изучать, разминая и массажируя. Ламмерт вернулся к поцелуям, и его кожа стала стремительно теплеть. Теперь уже я сама прижималась к нему в поисках тепла, отогреваясь.
— Нога! — застонала я, когда ощутила боль, как будто в мою ступню вонзились тысячи иголок. Он подтянул мою ногу, закинув к себе на бедро и его сильные пальцы стали разминать её.
Сначала я стонала от боли, делая слабые попытки вырваться, но потом стало легче.
— Что со второй?
— Не ч-чув-вств-ую, — отбивая зубами дробь, — выдавила из себя.
Он изменил положение тела, чуть сдвинувшись, и занялся массажем второй ступни. С ней было хуже, я почти ничего не чувствовала. Он сел, укрыв меня плащом, и стал сосредоточенно разминать её двумя руками, пока не пришли покалывание и боль. Затем снова лёг ко мне, укрывая нас.
Его тёплое тело манило. Я уже сама прильнула к нему. Меня сотрясала дрожь, и я никак не могла согреться. Ощущала себя сосулькой весной: вроде бы снаружи начала оттаивать, а внутри ещё лёд. Мужские руки неутомимо двигались, массажируя каждый участок моей кожи, добравшись до груди. Я охнула от боли — полушария была как будто каменные.
— Сейчас, — понял он и начал их поглаживать и разминать, отогревая. Потом наклонил голову и поймал губами сосок. Поиграл с ним языком, перекатывая, а потом стал сосать. В другой ситуации я бы испытывала любые другие чувства, но никак не облегчение. Сына я второй день не кормила, с утра сцеживала, но времени уже сколько прошло.
Рукой он гладил второе полушарие, и оно непереносимо заныло. Я потянула его за косу, заставляя поднять голову.
— Вторую, — бесстыдно попросила его.
— Раинер. Назови меня по имени, — взгляд у него был немного шальной.
