* * *
Сибагат Ибрагимович к переходу готовился тщательно. Аксиньи и Назару он говорил одно, а сам думал о другом. Старик перестал понимать себя и не мог разобраться в собственной душе.
Ещё совсем недавно он был счастлив хотя бы потому, что не видел в своих поступках ничего плохого. Он шагал по жизни так, как ему хотелось. И всё у него получалось, дела шли в гору, и казалось, что везению не будет конца! А потом всё круто изменилось в худшую сторону. По непредвиденному стечению обстоятельств ему пришлось удалиться от мира, уйти в глухой лес, спрятаться от всех, кроме тех, кто окружает его сейчас. Для всего мира он превратился в легенду, в тайну, известную лишь пятерым и Всевышнему. И жалость, безграничная жалость к себе терзала Сибагата Ибрагимовича при мысли, что ему, пусть временно, но приходится делить кров и пищу с жалким отребьем в отвратительном месте. А ведь он уже не молодой человек…
И всё же, как замечательно то, что Всевышний спас его от виселицы или медленной смерти на каторге! Ему осталось только перебраться в Монголию, а там в Китай и… Он найдёт себе райский уголок и поселится в нём!
Сибагат Ибрагимович не раз мысленно возвращался к своему прошлому и всякий раз находил в своих поступках что-нибудь такое, что оправдывало их. Живя в богатстве и почитании, он не воспринимал действительности, в которой жил, не замечал ничего вокруг. Люди, город — все были далеки от него. Когда он прогуливался по улицам Верхнеудинска, он высокомерно поглядывал на людей, презирая их.
А дома он читал суры Корана и молился Всевышнему. Он просил у него прощения своих грехов и был уверен, что Аллах прощал ему всё. Вокруг был злой, грешный мир, а он считал себя избранником Всевышнего, так как он не карал его ни за что.
Свою племянницу Мадину он смертельно ненавидел, но не собирался убивать её. Помутнение нашло тогда на него, и он потерял над собой контроль. А затем всё пошло прахом… Все труды, заботы… Жизнь утратила всякий смысл. Сибагат Ибрагимович старался не вспоминать убийство племянницы, опасаясь, что в его душе откроется нечто противоречащее его правде и всё полетит кувырком. Оказавшись в тюрьме, он страшился её мрачных стен, коридоров, по которым ходил в сопровождении конвоя, боялся затхлого тюремного воздуха, которым дышал. Он боялся всего.
К счастью, теперь всё иначе. Всевышний снова пожалел его. Сибагат Ибрагимович снова уверовал в то, что всё худшее уже позади. Не испытать ему больше тюрьмы, не увидеть своего дома, не пройтись по улицам Верхнеудинска… Всё, чем он жил и дышал, теперь уже в прошлом.
— Тяжело нести придётся, — сказала Аксинья, приподняв мешок с драгоценностями над столом. — Через болото трудно нести будет…
— Ты так думаешь? — нахмурился, отвлекаясь от своих размышлений, Сибагат Ибрагимович. — А ведь это малая толика от того, что я взять с собой собираюсь…
— О Господи, — прошептала женщина, — так вы всё сразу хотите забрать с собой, хозяин?
— Конечно, а ты думала! — глянул на неё Сибагат Ибрагимович. — Я больше возвращаться сюда не собираюсь, так что придётся забирать всё!
— Тогда зимы ждать надо, — вздохнула Аксинья. — Такую тяжесть мы ни в жисть через топи не перенесём.
— Опять своё заладила, дура рябая, — разозлился Сибагат Ибрагимович. — Лучше бы выход подсказала, чем охать и причитать. Сама знаешь, что нельзя нам больше здесь задерживаться. Вдруг кто нагрянет?
— В тайге охотников и люда разбойного много стало, — подлил масла в огонь Яшка. — Я много встречал, больше, чем раньше…
— Вот видишь! — всполошился Сибагат Ибрагимович, с укоризной глядя на Аксинью. — Сама говорила, что в городе голодно становится, вот люди и о промысле вспомнили! Уже скоро они тайгу наводнят, а нам и отбиться нечем!
— Тогда только в обход, — сказал своё слово всё время молчавший Назар. — Иначе нет другого выхода…
— Будем считать, договорились, — обвёл присутствующих суровым, не терпящим возражений взглядом Халилов. — Готовьтесь к переходу! — Он с минуту помолчал, задумавшись, а потом закончил: — Передвигаться будем в обход деревень и стойбищ. Нет надобности привлекать к себе внимание. На себя балахоны с бубенцами напялим, чтобы на прокажённых походить.
— А как же Бурматов? — осмелился поинтересоваться об участи пленника Назар. — Вы пошутили или правда собираетесь скормить его медведице?
— За свои поступки он еще более страшную кару заслужил, — буркнул озлобленно Сибагат Ибрагимович. — Ладно, до утра он в подполе доживёт, а там поглядим-посмотрим…
16
Кузьма Малов дремал, сидя у изголовья кровати отца, и проснулся от прикосновения к своему запястью.
— Сынок, худо мне, — прошептал старик, едва шевеля губами.
Кузьма пришёл в себя и взял отца за руку.
— Сейчас врача позову, потерпи немного.
— Не надо врача, умираю я…
Отец тяжело дышал, а лицо блестело от пота.
— И всё же я схожу за врачом, — встревожился Кузьма. — Я…
Доктор сам вошёл в палату, без вызова. Ощупав и осмотрев больного, он покачал головой.
— Готовьтесь к худшему. Я сделаю укол морфия, хотя… Это уже лишнее.
— Что вы говорите?! — возмутился Кузьма. — Как врач, вы должны до конца бороться за его жизнь! Вы…
— Я сказал вам правду, милостивый государь, — нахмурился врач. — Принимайте всё как есть, ибо медицина спасти вашего отца уже бессильна.
Когда в палату вошла мать, отец уже ничего не говорил, лишь тяжело дышал и его лихорадило. Всё поняв без слов, женщина прикрыла ладошкой рот и беззвучно заплакала.
— Господи, да неужто нельзя ему помочь, сынок? — всхлипнула она. — Он ведь не стар ещё…
Кузьма сжал её плечи и усадил на стул. А она схватила его за руку, пытаясь подавить приступ истерии. Около получаса они наблюдали за умирающим, пока не закатились его глаза и не прекратилось дыхание. Когда Прохор Малов умер, мать и сына охватило оцепенение. Слёзы ручьями бежали по лицу матери.
— И что же мы будем теперь делать, сынок?
— Сначала отца схороним, а потом жить дальше, — тихо ответил он.
Мать снова закрыла лицо ладонями и горестно зарыдала. Кузьма предпринял неуклюжую попытку утешить её, но она попросила оставить её в покое.
Только после похорон Кузьма понял, как много значил для него отец. После поминального обеда он вышел на улицу и пошел подальше от дома. Он хотел побыть в одиночестве и как-то свыкнуться с постигшей его утратой. Дойдя до вокзала, он зашёл в ресторан, уселся за столик в углу и заказал бутылку водки. Его устраивало, что зал был фактически пуст. Он сидел за столиком, пил водку и тихо плакал, вспоминая отца и те светлые дни, когда жил рядом с ним. Жизнелюбивый, доброжелательный, он теперь лежит в земле… Справедливо ли это?
Выпив водку, он расплатился с официантом и вышел на улицу. Он не задумывался, куда идти, просто шёл туда, куда понесли его ноги.
