«Вот и всё, — подумал Сибагат Ибрагимович, умирая. — А ведь права была цыганка, напророчив мне страшную мученическую смерть. А ведь…»
Он умер без последнего вздоха и без смертельной агонии. Его тело было раздавлено настолько, что представляло собой оболочку, содержащую в себе смесь внутренностей с переломанными костями. И это была расплата за всё зло, которое Халилов всю жизнь сеял вокруг себя, совершенно не задумываясь, когда и как оно прорастёт в будущем…
18
Кузьму Малова начальник милиции вызвал на допрос на следующий день.
— С почином тебя, «счастливчик», — усмехнулся, глядя на него, Дмитрий Степанович Хвостов. — Мы все тут уже давно торчим в неведении, а тебя…
— Всё, прощайте, господа, — пожимая сокамерникам руки, говорил Кузьма. — Я не знаю, что ждёт меня, но на хорошее не надеюсь.
— Вот и зря, — сказал ему кто-то в спину, когда он выходил в коридор. — Не теряй надежду на лучшее, а плохое всегда придёт…
И вот он снова в кабинете Жердева, который сидел с хмурым видом за столом.
— Так-так-так, — сказал он, указав Малову на свободный стул. — Как тебе у нас? Понравилось?
— Не успел освоиться, позже скажу, — буркнул Кузьма угрюмо.
— Да нет, позже не получится, — усмехнулся Жердев. — На этот раз я тебя отпускаю.
— Вот как? — Кузьма озадаченно покосился на него. — А остальные как же?
— Остальные тебя не касаются! — повысил голос Жердев. — У них нет таких заступников, как у тебя, вот пусть сидят и дожидаются.
— А чего им дожидаться, позвольте спросить?
— С моря погоды, — поморщился начальник. — Пусть сидят до особого распоряжения, сучьи дети.
— Тогда скажите, по чьему велению выпускаете меня на свободу?
— А тебе зачем?
— Богу за него помолюсь и свечку за здравие поставлю.
— Тогда молись за товарища Буйко, это по его указанию ты выходишь на свободу, Кузьма Малов. — Начальник сложил руки перед собой и чуть подался вперёд. — Чем ты так товарищу Буйко угодил?
Кузьма пожал плечами.
— Я даже не знаю, кто этот «товарищ», — признался он. — Почему он вытащил меня из тюрьмы, не имею понятия.
— Тогда я тебя не задерживаю, тов… гм-м-м… господин пристав, — ухмыльнулся Жердев. — Ступай себе «с миром» и держись подальше от наших стен…
Кузьма торопливо шел домой, как вдруг…
— Господин судебный пристав Малов, вы ли это?
Услышав вопрос, Кузьма остановился и обернулся. Он сразу даже не узнал окликнувшего его человека.
— Ты? Азат Мавлюдов?
Брови Кузьмы взметнулись вверх. Встреча с Мавлюдовым не обрадовала его, хотя…
— Я теперь не тот, каковым ты меня знал раньше, господин Малов, — будто предугадав его мысли, расправляя плечи и выпячивая грудь, сказал Азат. — Теперь я товарищ Рахим… Так обращаются ко мне товарищи по партии!
Сделав шаг назад, Кузьма осмотрел его с головы до ног.
— А ты в общем-то не изменился, «товарищ Рахим», — сказал он с усмешкой. — Ростом выше не стал, да и рылом красивше тоже. И шинель солдатская тебе не идёт, ты в ней как-то бледно выглядишь.
— Но-но! — помрачнел Мавлюдов. — Ты тоже не таков орёл, как прежде…
— Что тебе надо, «товарищ Рахим»? — нахмурился Кузьма. — Твоё место на каторге, а ты по городу расхаживаешь. Наверное, пост большой занимаешь у «товарищей» своих?
— Нет, не большой, но значительный, — важно ответил Мавлюдов. — С сегодняшнего дня я заведую городской больницей. Ну а на каторгу смотри сам не загреми, господин Малов… Ты теперь — никто, даже не судебный пристав!
— Я кем был, тем и остался в отличие от тебя, задница, — улыбнулся Кузьма. — А ты… Признаюсь честно, мне неприятно было тебя видеть.
Он развернулся и продолжил путь домой. Азат проводил его долгим тяжёлым взглядом и сказал себе под нос:
— Стал никем, а гордыни не поубавилось, Кузьма Малов… Сердцем чую, что пересекутся наши пути-дорожки, господин судебный пристав!
* * *
Митрофан Бурматов дня три приходил в себя после пережитого потрясения. Он практически не прикасался к еде, подаваемой на стол бурятом Яшкой. Зато он много пил воды, но никак не мог избавиться от чувства жажды, особенно усиливавшейся, когда он вспоминал прожитые на зимовье кошмарные дни.
— Что делать собираешься? — спросил как-то Яшка. — Здесь на зиму останешься или в город уйдёшь?
— Даже не знаю, куда идти, — вздохнул Митрофан. — И здесь зимовать желанья нет, да и в городе сейчас мне идти не к кому.
— Хочешь — в Монголию тебя отведу, — предложил Яшка, отправляя в рот кусочек вареного мяса. — Золото и деньги хозяина заберёшь, шибко богатым человеком станешь.
— Я уже думал про Монголию, да и про Китай тоже, — вздохнул Митрофан задумчиво. — И про Францию думал, и про Англию. Но что-то подсказывает мне, не время ещё родину покидать. Не все дела свои здесь я сделал.
— Ты уезжай, а дела пусть остаются, — посоветовал бурят. — Жизнь одна, и всех дел не переделаешь. Хорошо, богато за границей жить будешь, а дела твои за твои деньги другие делать будут.
— Молодец, мудро рассуждаешь, старик, — одобрительно улыбнулся Митрофан. — Забирай половину денег и выбирайся из леса… Ты тоже богатым человеком станешь, и за тобой будут ухаживать слуги до конца дней твоих.
— Нет, не могу я так, — мотал головой Яшка, закуривая после сытного обеда трубочку. — Я один здесь жить привык. У меня много родни в аймаке, но я не хочу жить среди них. Я покой и тишину люблю, я… — он глубоко затянулся табачным дымом и замолчал.
Пока Бурматов, не выходя из дома, переживал случившееся, Яшка в одиночку успел прибраться вокруг, похоронив Халилова, Аксинью и Назара Круглякова. Медведицу он тоже как-то умудрился перетащить за вольер и закопал в большой яме. Ну а сам вольер он разобрал и дубовые жерди, из которых он был выстроен, сложил в штабель за домом.
— Так что, пойдёшь в Монголию, отведу, — вернул Митрофана из задумчивости голос старого бурята. — Хочешь здесь оставаться, оставайся. Здесь хорошо, тихо… Привыкнешь, и тебе хорошо будет.
— Спасибо за предложение, но мне в Верхнеудинск вернуться надо, — сказал он и внимательно посмотрел на Яшку: — Укажешь мне в город дорогу?
— Дороги нет, тропа есть, — ответил Яшка. — Телега есть и лошадь Аксиньи. Хочешь в город — поезжай… Только плохо там сейчас… Аксинья сказала, что шибко плохие люди там сейчас верховенствуют.
— Вот я и хочу посмотреть на них, чтобы убедиться, что не сбрехала Аксинья, — усмехнулся Митрофан. — Бабе верить — себя не уважать. Так ведь, друг мой незаменимый?
Старый бурят промолчал, раскуривая трубку.
