Они замолчали, следуя за шуршанием Марка.
– Кому принадлежит эта башня? – неожиданно спросил Адамберг.
– Коммуне Брешь.
– И что с ней не так?
– У нее плохая репутация, если верить Селесте. Она сказала, что в стародавние времена башня служила каменным мешком. Туда сгоняли заключенных и оставляли их подыхать.
– А это значит…
– А это значит, что там еще слышны рыдания загубленных душ, чьи призраки жаждут мести.
– А, понятно.
– Само собой.
Марк, не остановившись на аллее, повел их через лес к отверстию в изгороди.
– Ну, разумеется, – сказал Адамберг. – Он знает, что выйти можно только тут. Ворота заперты цепью на три оборота.
– Селеста велела ему “до аллеи”.
– Не в обиду ей будет сказано, Марк-то поумнее ее. Почему? Потому что он адаптируется, а Селеста совсем закоснела.
Адамберг почесал кабану детский пятачок.
– Я скоро вернусь, – пообещал он ему.
Бурлен спал на голубой деревянной скамье, полностью закрыв ее своим массивным телом. Адамберг потряс его за плечо:
– Мы с Дангларом возвращаемся в Париж.
– А жаль, – сказал Бурлен, садясь. – Тут хорошо. Мелани каждый вечер готовила бы мне картофельные оладьи.
– А то.
– Я таких вкусных оладий никогда не ел. У меня, само собой, отбирают дело. Я только что получил уведомление. Пятнадцатый округ, увы, нельзя протянуть до “Трактира Брешь”. Короче, оно твое.
– Да.
– Кто там кричал?
– Один кабан пришел за помощью. Пеллетье грубо обошелся с Селестой. Она живет в убогой лачужке в гуще леса и курит трубку. Как все ведьмы.
– Лачужка? А кем все же был ее патрон? Филантропом или эксплуататором?
– Не грех бы выяснить. Не забудь сфотографировать знак на кожаной обивке стола.
– Чертов знак.
– Похож на гильотину.
– Ты уже говорил. Тебе когда-нибудь приходилось видеть гильотину с двумя ножами?
– Никогда.
Глава 10
Оставив стакан из-под виски в жандармерии Рамбуйе и строго-настрого наказав вернуть его Селесте после экспертизы, Адамберг продолжил свой путь. Стук дождевых капель о лобовое стекло разбудил Данглара.
– На каком мы этапе? – спросил он.
– Проехали Версаль.
– Я про наше расследование. Убийства это или самоубийства.
– Оба самоубийцы начертили один и тот же знак. Оба самоубийцы имеют отношение к исландскому камню. Что-то тут не так. И где-то между ними болтается Амадей.
– Не очень-то он похож на одержимого злодея, совершающего по убийству в день. Он скорее напоминает мне поэта с бледным челом и пером в руке. А не с ружьем и бритвой.
– Кто его знает. Характер переменчивый, темперамент нервный, взгляд то отсутствующий, то разгневанный.
– К тому же он трус, сбежал от нас верхом на лошади.
– Если бы он хотел сбежать, ему проще было бы сесть за руль.
– Он же не идиот. Верхом за ним было не угнаться. Он мог бы доскакать до Рамбуйе и сесть на парижский поезд. А там уже Лиссабон, Неаполь, Копенгаген и что душе угодно. Оставил бы нас далеко позади.
– В таком случае он не взял бы Диониса, тем более без седла. Нет, он задумал что-то другое, – сказал Адамберг, опуская стекло и высовывая наружу руку.
Он всегда так делал, чтобы почувствовать капли дождя на ладони.
– Или вообще ничего не задумал, – сказал Данглар.
– Что было бы еще тревожнее, но почему бы и нет. Пустая голова, красивое лицо? Полная противоположность Виктору. Тонкий ум, неблагодарная внешность.
– А Виктор? Он мог прочесть письмо Алисы Готье и помчаться в Париж.
– Чтобы заткнуть ее, мог, да. Но у Виктора не было никаких причин убивать своего шефа. В отличие от всех остальных.
– Это правда, – согласился Данглар. – У Селесты, Пеллетье, да и у любого из соседей могло возникнуть желание прикончить Анри Мафоре. Если верить Бурлену, он нажил целое состояние. Семейство Мафоре приобрело около тысячи картин между 1870 и 1930 годами. Такие суммы – лучший катализатор всякого рода драм и приступов ярости. Только вот зачем им топить Алису Готье.
– И тем более рисовать непонятный знак.
– Кстати, о знаке.
Данглар вздохнул, поудобнее устраиваясь на сиденье.
– Вы раздражены, потому что не смогли его расшифровать.
– Это еще слабо сказано. А почему вы заговорили о гильотине? Этот знак похож на что угодно, кроме гильотины.
– Я заговорил о гильотине, потому что это гильотина.
Майор в темноте покачал головой. Адамберг замедлил ход и притормозил на обочине.
– Это еще зачем? – проворчал Данглар.
– Не для того, чтобы пописать. Я хочу нарисовать вам гильотину. Или, вернее, этот рисунок гильотины. То есть я нарисую вам рисунок.
– Вот оно что.
Адамберг включил аварийные огни и повернулся к майору.
– Вы хорошо помните Революцию? – спросил он, отодрав от штанов шарик репейника.
– Французскую? Помню, хотя я при этом не присутствовал.
– Отлично, потому что я не помню. Но я знаю, что как-то раз один инженер предложил использовать гильотину для казни осужденных, чтобы их всех можно было обезглавить одним и тем же способом, не причиняя страданий. В то время она еще не предназначалась для Террора.
– Не один инженер, а один великий врач. Доктор Гильотен.
– Вот-вот.
– Жозеф Игнас Гильотен.
– Вам виднее.
– До того он был врачом графа Прованского.
– Данглар, вам нарисовать рисунок или как?
– Рисуйте.
– Король пока еще король. И не говорите мне, что его звали Людовик Шестнадцатый, я сам знаю. На каком-то там собрании Гильотен продемонстрировал свое изобретение. Говорят, его величество при этом присутствовал.
– Значит, до августа 1792-го.
– Наверняка.
Майор нахмурился, и Адамберг закурил помятую сигарету, протянув другую своему помощнику. В тишине зажглись две огненные точки.
– Такое ощущение, что мы одни на свете, – негромко сказал Адамберг. – Куда подевались люди? Все остальные?
– Живут себе. Просто в данный момент они не рисуют рисунки на обочине.
– Говорят, – продолжал Адамберг, – что доктор показал им чертеж классической гильотины. Потому что на самом деле она уже давно существовала.
