– Прекрасно. Хоть какая-то от нас польза есть.
– Ваш Амадей, – прервал его Лусио, – он вам сам сказал, что неизвестно, где он был до пяти лет?
– Сам.
– Ну, так ничего удивительного, что у него руки чешутся. Он еще не дочесался, вот и все.
– Проблема в том, что он не хочет чесаться, – сказал Адамберг. – Он стер все воспоминания и теперь не в состоянии сказать, где он был, с кем и почему.
– Значит, его сильно укусили.
– По идее, он был в какой-то клинике, и явно не из дешевых. Его отец очень богат.
– В клинике, как же. Там, где он был, ему сильно досталось. Надо вынудить его дочесаться, другого выхода нет. А родители ведь знали, где находится ребенок, то есть они те еще суки. Это разве не мотив для убийства? Пальнешь из ружья разок – и все счета оплачены.
– Лусио, в Париже убили еще одну женщину, а она к детству Амадея не имеет никакого отношения.
– Ее убили одновременно с ним, женщину эту?
– Накануне.
– Так это чтобы вас надуть. За тобой идут по следу собаки? Подбрось им падали и спокойно иди своей дорогой.
– Вот и я то же самое сегодня сказал, – заметил Данглар, – но другими словами. В любом случае Анри Мафоре не эксплуатировал Селесту. Во-первых, он завещал ей полмиллиона, а во-вторых, она сама захотела во что бы то ни стало жить в лесной хижине, тут нет никаких сомнений. Амадей объяснил это Эсталеру. В конце дня он соглашался разговаривать только с Эсталером.
– Слушаем тебя, hombre.
Лусио впервые так к нему обратился, и Данглар воспринял это как особую честь. Ему казалось, что старик невысоко ставит его интеллектуальные способности.
– Она давно заприметила этот домик, старую сушильню для яблок, но ждала, пока Амадею исполнится двенадцать лет, и только тогда обратилась к хозяину с просьбой. Каждый вечер, всю жизнь, – я пытаюсь воспроизвести ее собственные слова в передаче Амадея, – засыпая, она “уходила в свою хижину”, чтобы забыть обо всех заботах. “В воображаемую хижину, разумеется, – сказала она, – надежное убежище от опасностей, ветров, бурь и диких зверей”. Мысленно она тысячу раз видоизменяла ее, но так и не добилась идеала, так и не обрела покоя и безопасности в хижине своей мечты, до тех пор пока не наткнулась в лесу на эту лачугу. Мафоре сначала отказал ей: слишком опасно. Но именно это ее и привлекало. Ибо нет ощущения безопасности вне опасности. Ей лучше спится, когда по крыше стучит дождь и кабан трется спиной о бревенчатые стены.
– Наверное, все изменилось с появлением Марка?
– Что-то изменилось. Он спит снаружи и охраняет ее. Она подобрала его сиротой, когда он пищал у нее под дверью, подыхая от голода.
– Кто пищал? – спросил Лусио.
– Кабанчик, – сказал Адамберг. – Марк защищает ее лучше, чем полк солдат.
– Эта хижина будто утроба, – сказал Лусио. – Когда ты как последний идиот оттуда выходишь, остается только драться, как у нас говорили, либо найти себе другую утробу.
– Откуда оттуда? – спросил Кромс.
Адамберг попросил у Кромса сигарету, возможно, чтобы скрыть оплошность сына.
– Из утробы матери, – поспешил объяснить он.
– Ну тогда, – сказал Кромс, дав отцу прикурить, – мы бы все жили в хижинах.
– А мы и пытаемся, – сказал Лусио. – Так что та женщина? У нее какие-то проблемы с матерью?
– Поссорилась с ней в молодости, – сказал Данглар. – И мать умерла, не дождавшись примирения.
– А что я сказал? – Лусио откупорил зубами вторую бутылку пива. – Ей не удалось изжить ссору и дочесаться. А отсюда прямой путь в хижину. Главное, не трогать ее с места. Эту женщину.
Подошла кошка и потерлась о ногу Адамберга, подцепив мимоходом несколько колючек. Адамберг погладил ее по голове, отчего та мигом уснула. Своего младшего сына Тома он усыплял тем же способом. В пальцах Адамберга, да и в голосе тоже, таилось некое снотворное, расслабляющее вещество, почище любой хижины. Но не чесать же ему теперь Селесту за ухом.
– Я пошел в свою хижину, – сказал он, вставая. – Сейчас самое время, скоро дождь польет. Лусио, не писай на дерево.
– Что хочу, то и делаю, hombre.
Глава 13
Комиссар Бурлен разбудил Адамберга в шесть часов утра.
– Коллега, у меня тут еще один самоубийца. Тебе есть чем записать? Это, само собой, в пятнадцатом округе, иначе мне бы дело не досталось.
– Бурлен, ты мне теперь из-за каждого трупа звонить будешь?
– Улица Вожирар, дом 417, третий этаж, код 1789B.
– Революция, опять Революция.
– Что ты там бормочешь?
– Ничего. Пытаюсь одеваться одной рукой.
– Но код не работает, так что все равно.
– На входной двери есть следы взлома?
– Ни единого. Идеальное самоубийство. Ну, вообще-то оно жутковатое скорее, в японском стиле, мужик всадил себе нож прямо в живот. Возможные причины: он издавал книги по искусству, обанкротился, влез в долги, разорился.
– На ноже есть опечатки?
– Только его.
– И почему я одеваюсь, Бурлен?
– Потому что в его библиотеке обнаружились три книги об Исландии. А путешественником он не был. Там есть что-то про Рим, карта Лондона, путеводитель по Камаргу, и все. И при этом целых три альбома об Исландии. Тогда я попросил поискать знак. Мало мне не показалось, чтоб ты знал. Поди различи белое на белом. Но главное – воля к победе.
– Давай ближе к делу.
– И вот он тут как тут, вырезанный острием ножа у самого плинтуса. Совсем свежий, пол усыпан облупившейся краской.
– Повтори адрес, я не слушал.
Убийство произошло на кухне, над залившим ее морем крови пришлось даже проложить мостки, чтобы хоть как-то передвигаться. Экспертная группа уже побывала здесь, и теперь пришло время выносить тело, что оказалось нелегкой задачей. Покойный был небольшого роста, но толстый и тяжелый, и перчатки скользили по окровавленному халату.
– Во сколько? – спросил Адамберг.
– Ровно в два часа пять минут ночи. Сосед услышал жуткий вопль и шум падения. Он нам и позвонил. Вот знак, посмотри.
Адамберг встал на колени и открыл блокнот, чтобы перерисовать его.
– Да, это он. Но вроде бы поменьше и какой-то неуверенный.
– Да, я заметил. Думаешь, подделка?
– Лучше вообще поменьше думать. Пока что мы тычемся наугад, как слепые котята.
– Как скажешь.
– Ты уже загрузил фотографии жертвы?
– В “считающую ведьму”? Да. Виктор сможет опознать его. Некто Жан Брегель. Не как Брейгель Старший, сказал бы Данглар, а просто Брегель.
