– Ясно, – отозвался Адамберг, не понимая, что, собственно, имеет в виду Бурлен. – Отправь их Виктору. Введи его в курс дела в двух словах. Вот его мейл. – Адамберг протянул ему блокнот.
Полно рисунков на полях и во всю страницу, отметил про себя Бурлен, отсылая в Брешь мейл с фотографиями.
– Это твои? Рисунки?
Адамберг смотрел, как пластмассовые мостки, перекинутые через лужу крови, прогибаются под весом Бурлена.
– Да. – Он пожал плечами.
– Это портрет Виктора, вот тут, под его адресом?
– Да.
– А это Амадей, Селеста, Пеллетье, – комментировал Бурлен, листая блокнот.
– Кстати, Мафоре вычеркнул его из завещания. Из-за подозрения в мошенничестве при покупке лошадей и спермы.
Поглощенный рисунками Бурлен не слушал его, зависнув в двадцати сантиметрах над застывшей кровью. Наконец он записал электронный адрес Виктора и, с подозрением взглянув на комиссара, отдал ему блокнот.
– Меня ты тоже нарисовал?
Улыбнувшись, Адамберг вернулся к началу блокнота.
– По памяти, после нашей первой поездкив Брешь.
– Ну что, меня ты, пожалуй, пощадил, – сказал Бурлен, в восторге от своего образа в исполнении комиссара.
– Держи. – Адамберг вырвал листок и протянул его Бурлену. – Если хочешь, конечно.
– А детей моих нарисуешь?
– Не сейчас, Бурлен.
– Понятно, но как-нибудь?
– Как-нибудь да, когда вернемся ужинать в “Трактир Брешь”.
– Снимки ушли. – Бурлен закрыл компьютер. – Пойдем, посмотришь книги об Исландии. Сюда, – сказал он, проходя в гостиную. – Я положил их на журнальный столик. Давай, не стесняйся, отпечатков на них все равно нет.
Адамберг кивнул:
– Разумеется, нет, книги ведь совсем новые. Все три. Ни пыли, ни загнутых страниц. Они в отличном состоянии.
Адамберг открыл первую книгу и сунул в нее нос.
– Она даже пахнет новой книгой.
– Минутку, – сказал Бурлен, усаживаясь рядом с Адамбергом на серый продавленный диван. – Минутку. Ты хочешь сказать, что нам специально подсунули эти альбомы, чтобы намекнуть на Исландию? Но поскольку они новые, то след ложный?
– Именно. Мы ошиблись, Бурлен.
– А он допустил промах. Мог бы подержанные книги купить.
– Наверняка времени не хватило. Три убийства в неделю, сам подумай. Он спешит. Но книги, по крайней мере, надоумили нас поискать знак.
– Зачем этот поганый знак, если он пытается инсценировать самоубийство?
– Он знает, что в самоубийства мы уже не верим. Или не очень этого и хочет. Убийцу, оставляющего подпись, снедает гордость, так уж повелось, как сказала бы Ретанкур. Если бы мы закрыли дело, он рано или поздно дал бы нам знать, что это были именно убийства, его убийства, его работа. Чтобы мы, чего доброго, не выкинули покойников в каменный мешок башни.
– Либо знак не нам предназначен. А тем, кто уцелел из исландской группы. Чтобы им неповадно было.
– Брегель не был в Исландии.
– Черт, я и забыл! – Бурлен покачал головой. – И знак на этот раз немного иной. Кто еще знает, что два первых убийства сопровождались этим знаком? Только Виктор и Амадей, и всё. Ты показывал им рисунок.
Они задумчиво помолчали. То есть Адамберг скорее витал в эмпиреях, тогда как Бурлен раздумывал и даже перебирал что-то в уме, отмеряя двадцать раз свою мысль и хлюпая носом, потому что весенний насморк никак не отпускал его.
– Разве что это разные убийцы, – сказал Адамберг. – И кто-то, зная о двух первых убийствах и знаке, использует их, чтобы совершить следующее. Подсовывает нам книги об Исландии. А что касается знака, то он еще не успел набить руку.
– Ты имеешь в виду Виктора.
– Да, ему хочется отвести подозрения от Амадея. У того должно быть железное алиби на эту ночь. А кто может отследить перемещения Виктора? По вечерам Селеста сидит у себя в лесу, а Пеллетье далеко, на конезаводе.
Бурлен обхватил лоб своими ручищами.
– Я, конечно, не отлыниваю, но рад, что дело перешло к тебе. Лично я теряюсь.
– Ты просто не выспался.
– А ты не теряешься?
– Я привык, это разные вещи.
– Пойду принесу термос.
Бурлен налил кофе в бокалы на резной ножке – единственные емкости, обнаруженные им за пределами кухни.
– К чему привык? – спросил Бурлен.
– Теряться. Представь себе, что ты идешь по каменистому пляжу.
– Допустим.
– И видишь сухие водоросли, которые, перепутываясь и цепляясь друг за друга, образуют нечто вроде заковыристого клубка. И постепенно скатываются в большой, иногда даже огромный шар.
– Понимаю.
– Вот с чем мы имеем дело.
– С кучей дерьма.
– Увы, нет. Ты сахар принес?
– Нет, он на кухне. Я не рискну стащить его. Из этических соображений, Адамберг.
– Я сказал “увы”, потому что дерьмо – это однородная материя. Тогда как комок водорослей состоит из множества переплетенных между собой обрывков, которые, в свою очередь, являются частью десятков разных водорослей.
Они устало выпили горький кофе. На рассвете тесная гостиная представляла собой печальное зрелище – ремонта здесь не делали по меньшей мере лет двадцать, и в тусклом утреннем свете бледного солнца от нее веяло бедой и запустением. И как-то неуместно было распивать тут кофе из бокалов на резной ножке.
– Посмотри в своей тёльве, не ответил ли Виктор, – попросил Адамберг, безвольно утопая в старом сером диване с прожженной сигаретами обивкой.
Бурлен трижды набирал пароль, не попадая по клавишам, слишком мелким для его толстых пальцев.
– Можешь добавить в свой комок еще одну водоросль, – наконец сказал он. – Виктор уверяет, что никогда не видел этого человека. Притом что у него… гипермназия, по словам Данглара.
– Гипермнезия, по-моему. Но я не уверен.
– Тогда ты прав. Брегель не входил в состав исландской группы. Но нас пытаются уверить в обратном.
– Ты сумел определить, как сюда проник убийца?
– Кухонная дверь ведет на черную лестницу, а главное, к мусоропроводу, установленному на всех лестничных площадках. Каждый вечер, как сообщил сосед снизу, Брегель выносил перед сном мешок с мусором. Так что достаточно было подкараулить его на лестнице и напасть, когда он возвращался назад.
– Зная его привычки.
– Или понаблюдав за ним некоторое время, чтобы узнать их. Этот человек тоже мог проболтаться. Сочетание разных факторов, таких как разорение и депрессия, способствует признанию.
