– Все отлично, – жестом прервал ее Адамберг. – Лучше расскажите, что вы узнали о человеке, посетившем Алису Готье во вторник седьмого апреля, на следующий день после Амадея?
– По словам соседа, это тот же парень, что колотил в дверь, потому что он услышал слог “де” в его имени. И он пришел в то же время, что и накануне, когда больная осталась одна. Но поручиться он не может.
– А что говорят коллеги Готье?
– Я встречалась с двумя учителями и с директором коллежа. Когда она вернулась из Исландии, ее встретили словно героиню, но она и слышать ничего не хотела. Сочувствие ей претило. Как мы уже поняли, Готье была крепким орешком. Она потребовала прекратить всякие разговоры на эту тему и добилась своего. О ее личной жизни они ничего не знают. Одна из ее коллег считает, что Алиса была лесбиянкой, но она не уверена, и вообще ей плевать. Так что все это пустой номер. Я спросила директора, не думает ли он, что какие-нибудь молодые люди, которым от нее особенно досталось, решили ей отомстить. Но он уверен, что, даже разозлившись, ученики слушались ее беспрекословно.
– В том числе выданные ею рэкетиры?
– Вроде бы да. По малолетству им не предъявили никакого обвинения, даже с отсрочкой. За такое годы спустя не убивают. Нет, единственной горячей точкой в ее жизни – или скорее ледяной – оказалась Исландия.
– У нее не было друга, подруги, компаньонки, которой она могла что-то рассказать до того, как поговорила с Амадеем?
– Пока никто не проявлялся. Обе ее коллеги говорят, что после исландской драмы Готье жила затворницей. И что даже женщина, которая иногда ждала ее у выхода из коллежа, тоже исчезла. Видимо, речь шла о подруге, “эксперте по охране окружающей среды”. То есть и с ней она порвала. Что касается корпоративных ужинов, происходивших дважды в год, то на них она больше не приходила. Она исправно проверяла тетради и возвращала их ученикам на следующий же день, следовательно, вечером была у себя и работала. Консьержка подтверждает, что она никуда не выходила и никого не принимала. Два года назад она заболела. И с тех пор сидела дома.
– Тупик, – заключил Адамберг. – Или тупики, или сотня противоречивых гипотез и бредовых предположений.
– Информация в прессе нас спасет, комиссар. Когда мы допросим всех выживших на том проклятом острове, туман рассеется за десять минут, как в Исландии.
Адамберг улыбнулся. Фруасси в совершенстве владела искусством вставлять порой несколько наивных и жизнерадостных фраз, словно говорила с ребенком. Накормить, утешить, подбодрить.
– Не спускайте глаз со своего монитора, Фруасси, прошу вас, а то пропустите что-нибудь важное.
– Не спущу, ни днем ни ночью, – заверила его Фруасси, забирая пустую тарелку. – Я установила звуковое уведомление.
Днем и ночью, с нее станется. Она будет дремать в кресле, дожидаясь сигнала. Персональное звуковое уведомление – Адамберг даже не знал, что “считающие ведьмы” на такое способны.
Глава 15
И в комиссариате постепенно воцарилась тишина, поначалу растерянная, потом тревожная.
С момента публикации сообщения прошли сутки, но никто из оставшихся в живых участников исландской эпопеи так и не объявился. Адамберг, отодрав последние колючки со своих брюк, бродил из одного кабинета в другой, то и дело наталкиваясь на озадаченных коллег, чья активность постепенно сходила на нет, – время шло, а Фруасси все не появлялась на пороге своего кабинета с ободряющим известием. Из коридора доносились голоса спорщиков.
– Даже если кто-то из них, да пусть даже никто, не пользуется социальными сетями, – говорил Вуазне, – их бы предупредили. Друзья, родственники.
– Им страшно, – сказала Ретанкур.
Она держала под мышкой жившего при угрозыске упитанного белого кота, который, излучая покой и доверие, безучастно висел на ней, словно чистая, сложенная пополам простыня, и его лапы болтались по обе стороны от ее руки. Ретанкур была любимицей кота по имени Пушок, хотя эта пушинка могла, растянувшись, достигать восьмидесяти сантиметров в длину. Ретанкур как раз собиралась покормить его, то есть отнести наверх к миске, ибо кот, несмотря на отменное здоровье, отказывался самостоятельно подниматься по лестнице и принимать пищу в одиночестве. Поэтому кто-то должен был посидеть рядом с ним, пока он ест, потом снова отнести его вниз и положить на его излюбленное место – теплый ксерокс, служивший ему лежанкой.
– Сам убийца пугает их больше, чем перспектива погибнуть завтра от его руки?
– Они сидят тихо. Если они объявятся и все нам расскажут, их казнят. Зачем совать голову в петлю? Они полагают, что, пока молчат, им ничего не грозит.
– После трех убийств хоть кто-нибудь из них должен попытаться найти лазейку.
– Виктор прав, когда уверяет, что они запуганы до смерти.
– Десять лет спустя?
Адамберг присоединился к ним:
– Да, десять лет спустя. И раз убийца по-прежнему имеет над ними такую власть, значит, он постоянно напоминает о себе. Либо видится с ними, либо пишет им. Не теряет бдительности, не ослабляет хватку.
– А зачем, собственно? – спросил Мордан. – В их группе, сложившейся совершенно случайно за ужином в ресторане, никто никого не знал по фамилиям. И что такого опасного для него они могут нам сообщить?
– Мы бы с их слов составили фоторобот, – сказал Вуазне. – Вдруг кто-то из них в курсе, чем он занимается. Может, им вообще известно гораздо больше, чем мы думаем.
– Вы это о Викторе? – спросил Адамберг.
– Например. Ему пришлось с нами поговорить, у него не было выхода. Но не исключено, что он открыл нам лишь незначительную часть правды. Слишком рискованно для него и для всех остальных давать нам точную информацию о том человеке. Это же относится и к Амадею. Да и Алиса Готье могла рассказать ему гораздо больше. И он тоже теперь должен заткнуться, если жизнь дорога.
– Так что же нам делать? – спросил Эсталер в замешательстве от массового паралича, поразившего его коллег.
– Покормить кота, – сказала Ретанкур, поднимаясь по лестнице.
– Меркаде спит, – сказал Эсталер, загибая пальцы, – Данглар пьет, Ретанкур кормит кота, Фруасси сидит перед компьютером. А мы что?
Адамберг покачал головой. Ему не удавалось вытянуть из клубка даже кончика какой-нибудь одной водоросли, чтобы он тут же не оторвался. Все выходные в ожидании звонка Фруасси комиссар не отходил от телефона дальше чем на метр, поставив его на максимальную громкость. Но он уже потерял всякую надежду. Они испугались, затаились, умолкли. А на защиту полиции никто не полагается. Какой дурак поверит, что убийца откажется от своего замысла, завидев двух охранников у входа? Они-то понимали, что им угрожает, они его знали и видели в действии. Да и сколько времени продержится такая охрана? Пару месяцев? Год? Способна ли полиция отрядить для этого пятьдесят человек на десять лет? Нет. Ведь убийца предупреждал: даже тюрьма не помешает ему их уничтожить. А также их жен, мужей, детей, сестер и братьев. Так с какой стати им являться в полицию? Все равно что прямиком на бойню.
