– Это нежный мыслящий тростник.
– Ну, хорошо, хоть какое-то разнообразие. У меня вот пять придурков. А у тебя?
– Один, насколько мне известно.
Адамберг повесил трубку в тот момент, когда Эсталер вошел к нему с компаньонами Франсуа Шато. Один изящный, другой коренастый, как и полагается хорошему тандему, но оба лет пятидесяти, бородатые, в очках и с чересчур пышной для их возраста шевелюрой.
– Понятно, – улыбнулся Адамберг, приглашая их сесть. – Боитесь, что вас сфотографируют исподтишка. Эсталер, принеси кофе, будь любезен. Я же обещал не спрашивать ваши фамилии.
– Учитывая специфику нашей работы, мы соблюдаем анонимность, – заметил коренастый. – У нас нет другого выхода. Имея дело с людьми недалекими, приходится остерегаться недоразумений.
– Президент изложил мне по пунктам правила конфиденциальности. А бороды ваши удались на славу.
– Как вам известно, у нас работают прекрасные гримерши. Что там бороды! Преображается буквально все.
– Ну, тогда располагайтесь, – сказал Адамберг.
– Он что-то такое увидел? – спросил худой, когда молодой человек вышел из кабинета.
– Эсталер? У него всегда такой взгляд.
– В черном парике он замечательно сыграл бы Бийо-Варенна.
– Робеспьериста?
– Да, – сказал коренастый.
– Эсталер – безобидный ягненок.
– Но красавчик, как и Бийо. А что касается характера, то это не так уж существенно. Вы же видели, как Франсуа Шато владеет аудиторией. Но уверяю вас, в своем отеле он совершенно не производит такого впечатления! А из вашего дежурного на входе, поскольку, извините за прямоту, красотой он не блещет, вышел бы прекрасный Марат.
– Сомневаюсь, что он способен продекламировать хоть какой-нибудь текст. Да я и сам бы не смог.
Эсталер вернулся с кофе, и Адамберг умолк.
– Франсуа наверняка вам объяснил, что на наших заседаниях человек раскрепощается, это касается и речи, и поведения, – сказал коренастый.
– Актеры с таким исступлением перевоплощаются в своих персонажей, что у нас бушуют нешуточные страсти, – сказал худой.
– Притом что в реальной жизни они часто не испытывают ни малейших политических симпатий к своему герою, иногда даже наоборот. На наших глазах самые закоренелые правые перерождаются в крайне левых эбертистов. В этом и состоит одно из направлений нашего исследования: стирание личных убеждений под воздействием группового эффекта. Но раз в четыре месяца они меняются ролями, и сейчас мы ищем кого-нибудь на Бийо-Варенна и Марата.
– И Тальена.
– Но не на Робеспьера, – сказал Адамберг.
Худой сладко улыбнулся:
– В тот вечер вы поняли, по какой причине.
– Более чем.
– Он великолепен и незаменим.
– А ему не случается тоже пасть жертвой “иступленного перевоплощения”?
Коренастый, судя по всему, был связан по работе с психиатрией. Вряд ли ему хотелось, чтобы его пациенты узнали о его забавах в кружевах и жабо.
– В самом начале такое еще могло случиться, – сказал, подумав, худой. – Но он исполняет роль Максимилиана уже двенадцать лет. Возникает определенная рутинность, он играет в это словно в шашки. Всерьез, глубоко, но не более того.
– Секундочку, – перебил его Адамберг. – Кто из вас казначей, то есть Блондин, а кто секретарь, так называемый Брюнет?
– Я Блондин, – представился худой обладатель светлой шелковистый бороды.
– А вы, значит, Брюнет. Можно я закурю? – спросил Адамберг, нашаривая в кармане сигареты Кромса, которыми он запасся поутру.
– Вы тут хозяин.
– Все четыре покойника состояли в вашем Обществе. Анри Мафоре, его финансовый столп, Алиса Готье, Жан Брегель и Анжелино Гонсалес. Вы знали их в лицо?
– Разумеется, – сказал Брюнет. У него борода была темная и жесткая. – Гонсалес надевал костюм, но мы видели ваш набросок. Это он.
– Франсуа Шато настоятельно советовал мне поговорить с вами. По его словам, вы еще внимательнее, чем он, наблюдаете за участниками.
– Хуже того, – улыбнулся Блондин. – Мы за ними шпионим.
– Даже так?
– Видите, мы с вами совершенно откровенны. Эта “ожившая история” вышла у нас из-под контроля, спровоцировав невероятные психологические потрясения.
– Чтобы не сказать, – подхватил Брюнет, – патологические отклонения. Свидетелями чему мы и стали в настоящее время. Лишнее доказательство в пользу того, что мы были правы, решив не спускать глаз с наших игроков.
– Как вы наблюдаете за ними?
– Большая часть участников вписывается в классическую схему, – продолжал Брюнет. – Они полностью отдаются игре и вживаются в свою роль, иногда даже с перебором. В эту категорию входит достаточно широкая гамма поведенческих шаблонов, начиная с тех, кто просто развлекается, как, например, Гонсалес. Однако это нисколько не помешало ему блестяще воплотить образ Эбера, не правда ли?
– Он был великолепен, – подтвердил Блондин. – У меня сердце кровью обливалось, когда пришлось передать роль Эбера другому человеку. Тот тоже неплох, но до Гонсалеса ему далеко. Ну, ничего, все равно к следующему заседанию Эбера уже успеют казнить. Извините, – он поднял руки, – мы о работе.
– Итак, – снова заговорил Брюнет, – начиная с тех, кто развлекается, до тех, кто принимает себя всерьез, от скромных участников до азартных игроков.
– Между этими полюсами мы наблюдаем целый спектр последовательной смены состояний и оттенков.
“Целый спектр последовательной смены состояний и оттенков…”, – записал Адамберг. Блондин, видимо, физик.
– Но все эти модели не выходят за общепринятые рамки “нормальности”, или “безумной нормальности”, – сказал Брюнет, – особенно с тех пор, как мы установили чередование ролей. Но мы с коллегой особое внимание обращаем на так называемых “инфра”, их человек двадцать.
– Ничего, если я похожу немного? – спросил, вставая, Адамберг.
– Вы тут хозяин, – повторил Брюнет.
– Кто такие “инфра”?
– Те, кто выходит за границы общего спектра, – объяснил Блондин, – наподобие невидимых для глаза инфракрасных лучей. Представьте себе смешной спектакль, на котором кто-то не смеется. Либо душераздирающий фильм, оставляющий совершенно безучастным одного зрителя.
– Но в большинстве своем участники наших заседаний “выходят из себя”, если так можно выразиться.
– И мы с вами говорим сейчас не о каком-то частном случае, – уточнил Блондин. – А о постоянно действующем факторе. О неизменной величине.
“О неизменной величине”. Как минимум научный работник.
– Наши “инфра”, – вступил Брюнет, и Адамберг отметил про себя гармоничность и слаженность их дуэта, – всегда на удивление нейтральны. И дело не в унынии или рассеянности, они совершенно непроницаемы. Это не равнодушие – в противном случае что бы они среди нас делали? – но отстраненность.
