– И что из того? Это разве незаконно?
– Законно.
– Ну, тогда я пошел.
– Подождите. Почему вы каждый понедельник приходите на эти заседания?
– А что, у нас никто не ходит в театр? Так вот, это то же самое вообще-то.
– Это ваш театр?
– Как хотите, так и называйте, мне плевать.
– В этом спектакле участвуют те, кому ваши предки, и особенно Шарль-Анри, обязаны своей ужасной репутацией.
– И что?
– Четырех участников Ассамблеи недавно убили.
Было слышно, как на стол выкладывают фотографии жертв.
– Я их не знаю, – сказал Левалле.
– Мы опасаемся, – продолжал Мордан, – что убийца, убирая членов Общества, метит выше, его цель – Робеспьер, или, вернее, актер, который его играет.
– Скажите лучше, принимает себя за него. Он просто псих ненормальный, чего уж тут.
– Поэтому мы и допрашиваем многих участников, – соврал Мордан. – И нам необходимо знать, что именно побуждает вас посещать заседания.
– Увидеть их хочу, а что? Я ж не единственный потомок, который приходит на них полюбоваться.
– Это правда, – согласился Данглар. – И, если я не ошибаюсь, вы дружите с потомком Камиля Демулена.
– Он хороший.
– Так мог бы сказать ребенок, – шепнул Адамберг. – Мир делится на хороших и плохих.
– Но он мне не друг, просто знакомый.
– И что вы делаете, о чем говорите со своим знакомым?
– Ну, рассказываем о своих горестях, а что? В которых они и виноваты. Мы с ним заодно.
– И что же за горести у Демулена?
– Во-первых, у него другая фамилия. И я не нанимался вам все выкладывать. Но он никак не может примириться с тем, что они отправили Камиля на гильотину, он ведь хороший был, и потом вслед за ним и его жену. А их двухлетний малыш остался совсем один.
– Я знаю, – сказал Данглар.
– Не по-людски это, я вам скажу.
– Вы правы. Но из вашей семьи никого не казнили. Так какие же горести у вас?
– Я что, обязан свои горести в полиции рассказывать?
– Сегодня обязаны. Сожалею, господин Левалле.
– Сожалеешь ты, как же. А потом я смогу уйти?
– Да.
– У меня горести почище, чем у Демулена, я ему так и сказал. А всё они виноваты, те, что тусуются там, внизу, разодетые в пух и прах. Я бы лучше на них в гробу полюбовался.
– А убили бы?
– А на кой мне? У вас, легавых, ей-богу, в башке пусто. В финале спектакля они наконец сдохнут. Им всем отрубят голову – сначала Шарль-Анри, а потом дядя Анри. Хотел бы я на это посмотреть. Даже хорошо, что они все в итоге сдохли и что это мы, Сансоны, их прикончили. Скоро придет очередь Дантона, а за ним и всех остальных козлов.
– В том числе хорошего Камиля Демулена.
– Согласен. Но он тоже был не без греха, я так его потомку и сказал. Там до него казненных было пруд пруди, и он ни разу не сказал “нет”. И, судя по тому, что мне рассказал Демулен, Камиль наделал глупостей. Робеспьер жил в семье, где были молоденькие девушки. Ну и вот. И он их любил. Не в том смысле, в котором вы подумали. Он занимался с ними, ну, типа учил их. Ну и вот. Камиль там все время ошивался. Ну и вот. И как-то вечером он передал книгу одной из девушек, совсем еще юной. А Робеспьер сразу понял, что книжка-то та еще. С картинками для взрослых, понимаете?
– Порнографическая?
– Вот-вот. Короче, Робеспьер рассвирепел и вырвал книжку у девочки из рук. С тех пор Робеспьер Камиля разлюбил. У него не забалуешь.
– Так значит, – заговорил Данглар после паузы, – “скоро придет очередь Дантона, а за ним и всех остальных козлов”.
– Думаешь, Данглар был в курсе этой истории? – спросил Вейренк. – Ну, с книжкой?
– Конечно нет, иначе он не удержался бы от комментариев.
– Вот он разозлился, наверное.
– А то.
– Ну да, – ответил Левалле. – А займется ими дядя Анри. Папаша Сансон уже выдохся, типа того. И не пройдет и девяти заседаний, как дядя отрубит голову Робеспьеру. И еще причинит ему боль, сорвав повязку. Хотя вообще-то так нельзя. Он в тот день, конечно, был не в себе, но так нельзя. Просто в то время они про гуманный забой и слыхом не слыхивали. У меня скотина вообще не страдает, я вам ручаюсь. Но иногда я все равно прям переживаю.
– Понимаю, – сказал Мордан, который, судя по всему, действительно понял его.
– Так что же ваши горести? – елейным тоном напомнил Данглар. – Которыми вы поделились с Демуленом?
– У него другая фамилия.
– Мы ее знаем. Жак Мальмор.
– Не повезло мужику, да?
[10]
– Да уж, вряд ли ему это помогло в жизни. Но сегодня нас интересуете вы.
– Черт возьми. Мне что, вам всю жизнь свою рассказать?
– Иногда приходится. Но не всю. Только про горести.
– Не могу.
– Почему?
– Я от этого плачу иногда. А в присутствии копов я плакать не собираюсь.
Наступило довольно долгое молчание. Ретанкур забыла, что ей пристало сохранять невозмутимость, и внимательно вслушивалась в слова палача рогатого скота.
– Вот я, – сказал Жюстен, – я коп, но мне тоже случается плакать.
– В присутствии коллег, старик?
– И такое случалось. Меня бросила одна женщина.
– Ох уж эти бабы.
– Ну да, – сказал Жюстен.
– А вы? Майоры, или кто вы там? Вы плачете в присутствии своей команды?
– Я один раз плакал, – сказал Мордан.
– А-а. И вы никому про меня не скажете, если это случится?
– Нет, – заверил его Данглар. – Может, выпьете, чтобы расслабиться? У меня есть отличное белое вино.
– А вы тут хорошо устроились. Это что, ловушка?
– Нет. Я выпью с вами.
– Днем? На службе?
– Сейчас как раз время аперитива. Видите, магнитофон включен, идет запись. Но если вдруг “это” случится, я ее остановлю.
Снова наступило молчание.
– Это произошло шесть лет назад. Я тогда был не такой толстый, наоборот. Я даже был вполне ничего себе, хотя сейчас в это трудно поверить.
Послышалось звяканье стаканов и бутылки.
– Данглар своего не упустит, – внезапно сказала Ретанкур, чуть улыбнувшись.
