– В полдень надо быть на взлетной полосе, – сказал Адамберг. – Они распугают там птиц, и к часу мы будем в аэропорту на той стороне.
– В Акюрейри, – сказал Альмар.
– Оттуда в 14.10 вылет в Рейкьявик, прибытие в Париж в 22.15 по местному времени.
Париж… Наступило мрачное молчание.
– Вот так поболтаем и пойдем спать, – повторил Адамберг.
Глава 40
– Ты с Ретанкур поделикатнее, – сказал Вейренк после завтрака. – Мне кажется, ей трудно примириться с этими съеденными трупами.
– А кому легко, Вейренк? Можно ли примириться с тем, что Виктор сожрал собственную мать? А филантроп слопал свою жену?
– А вдруг они не знали? Или до конца верили, что это тюлень? В любом случае Виолетта не может вынести этого, правда не может.
– Она впечатлительная, – сказал Адамберг без всякой иронии.
Ретанкур вернулась с полным кофейником.
– Вот что я в итоге обо всем этом думаю, – сказала она, разливая кофе. – Они на самом деле умерли от холода. А остальные съели их, чтобы выжить. Как пассажиры самолета, разбившегося в Андах.
Ретанкур преуменьшала трагедию, чтобы ее возмущенное сознание хоть как-то могло ее осмыслить.
– В таком случае, – сказал Адамберг, – почему Виктор выдумал смерть от удара ножом?
– Потому что в сравнении с этим смерть от удара ножом – сущие пустяки, – сказал Вейренк. – Таким образом они смогли объяснить и торжественное приглашение, поступившее от Алисы Готье, о котором все равно пришлось бы рассказать полицейским.
– Верно, – сказал Адамберг. – Но зачем придумывать убийцу, угрожающего им все эти десять лет?
– Чтобы оправдать заговор молчания. Хотя на самом деле им никто не угрожает. Они помалкивают из чувства самосохранения. Кому охота похваляться тем, что он съел своих товарищей? Они условились, что никогда ничего не расскажут об этой истории, так что воображаемый убийца тут ни при чем.
Адамберг машинально помешивал сахар в чашке.
– Я себе не так это представляю, – сказал он.
– Почему?
– Потому что в рассказе Виктора, пусть и выдуманном, сквозит страх. Его описание “ублюдка”, даже если, на наш взгляд, он преувеличивает, звучит правдоподобно. А как он вздрогнул в трактире! Вспомни, Луи, он внезапно умолк, когда ему показалось, что он узнал того типа в зеркальном отражении. Сомневаюсь, что его ужас был наигранным. Зачем ему надо было убеждать нас, что за соседним столиком появился убийца? Смешно.
– Этих подробностей я не знала, – сказала Ретанкур. – И кем же оказался в итоге этот человек?
– Налоговым инспектором, как он сказал. Видимо, он чем-то напоминал убийцу.
– То есть вы верите в существование убийцы?
– Да.
– Поделись своей версией, Жан-Батист.
– Вряд ли вы обрадуетесь.
– Давайте, – сказала Ретанкур, залпом допив кофе.
– Хотя мы мало что знаем об этой группе туристов, нам известно, что среди них был врач. Виктор сказал, что они называли его док. Бесполезная деталь в лживом рассказе, а значит – правдивая. Это главное. Я думаю, что убийца и легионер действительно подрались. Но драка была подстроена. Преступник спровоцировал ее, разыграв несчастный случай, чтобы убрать легионера. Затем убийца ушел, пытаясь, по его словам, избавиться от трупа. Скрывшись из виду, он тут же расчленил тело, пока оно не заледенело. Отрубил все узнаваемые части – голову, ноги, руки, срезая с костей мясо.
– Можно побыстрее, – попросил Вейренк.
– Извини, но я должен обратить ваше внимание на одну деталь. У убийцы с собой только нож. Ему нечем разрубить массивные кости предплечья. Тогда он режет там, где проще, – сустав, запястье, и, как нам объяснил Альмар, мелкие кости повисают на связках. Он сбрасывает в воду останки тел и замораживает куски мяса. Потом для пущей убедительности выжидает некоторое время, и чуть позже выясняется, что ему, подумать только, удалось поймать тюленя. Он приносит мясо в лагерь. Возможно, как-то за ужином у врача, образно говоря, этот тюлень стал костью в горле? Это мы узнаем позже. Тот же сценарий повторился в отношении Аделаиды Мафоре. Я не верю ни что она столь драматически подверглась нападению, ни что ее обидчик упал в огонь и обжег задницу, ни в удар ножом. Просто-напросто, заступив на ночное дежурство, он по-тихому задушил ее, ткнув лицом в снег. Ее обнаружили наутро – смерть от переохлаждения. И снова убийца избавляется от тела. А через несколько дней приносит в лагерь мясо еще одного чудом пойманного тюленя, “помоложе” на сей раз. Врач вынимает изо рта кость и моментально опознает ее.
Адамберг внезапно умолк, и его взгляд, еще мгновение назад обращенный на Ретанкур, вдруг отключился. Ретанкур больше всего боялась этих невидящих, ускользающих глаз.
– Комиссар?
Адамберг поднял руку, требуя тишины, не торопясь, достал блокнот и записал свою последнюю фразу. Врач вынимает изо рта кость. Потом перечитал ее, водя по словам пальцем, словно не понимая значение написанного. Он убрал блокнот в карман, и его взгляд вновь стал осмысленным.
– Я задумался, – сказал он извиняющимся тоном.
– О чем?
– Понятия не имею. И врач, моментально опознав эту кость, – продолжал он, – понимает, что она человеческая. И что потом? Он выбрасывает свою порцию в огонь? Говорит правду? Наверняка. И тут все понимают, из чего в последние дни состояли их спасительные трапезы. Неужели они, прошу прощения, доели Аделаиду Мафоре, несмотря ни на что? Поняли ли они уже про легионера? То есть никто не запротестовал? Когда туман наконец рассеивается, убийца отдает приказы и угрожает, не встречая ни малейшего сопротивления. Ни один из них не собирается рассказывать о своих подвигах, и сейчас мы понимаем почему. Но как знать? А вдруг депрессия? Болезнь? Религиозные чувства? Ужасные угрызения совести? Риск признания существует всегда, пример тому Готье. И убийца за ними следит. Во-первых, потому что он тоже людоедствовал вместе со всеми, но главное – потому что он специально убил двух человек для пропитания.
Адамберг допил наконец кофе, сто раз помешав сахар.
– Ну и?.. – безучастно спросила Ретанкур, совсем как в первый день. – Теперь мы в курсе того, что произошло с теми несчастными на теплом острове. И что нам это дает?
– Мы знаем, что вокруг них по-прежнему рыщет убийца.
– Который не убивал ни Алису Готье, ни Мафоре, ни Брегеля, ни Гонсалеса. Этот убийца – не наш убийца. Этот убийца не имеет никакого отношения к нападениям на группу Робеспьера.
– Мне кажется, я знаю, – прошептал Адамберг, – почему на шахматной доске Робеспьера фигуры неподвижны.
– Расскажите.
– Не знаю.
– Вы только что сказали, что вроде бы знаете.
