Вейренк, хоть и привык к разнообразным завихрениям Адамберга и вечной путанице у него в голове, с легкой тревогой смотрел на его позу, на широко открытые глаза, из которых почти исчез зрачок, на застывшие губы. Он послушно застучал костылем по полу. В конце концов, этот размеренный звук, как медленная прогулка или убаюкивающий перестук колес поезда, вполне может вторить вибрациям мысли и помогать ей.
– Я сейчас подумал о Блондине, – сказал Адамберг, – нашем шелковистом Блондине. Помнишь змею подколодную на последнем заседании? Кого он изображал?
– Фуше.
– Вот, Фуше. Продолжай.
Еще через несколько минут Вейренк сделал попытку выйти из игры, но Адамберг знаком попросил его не останавливаться. Внезапно он вскочил, натянул пиджак, карман которого еще оттягивала кобура, и выбежал в сад. Вейренк, прихрамывая, вышел следом, глядя, как комиссар несется по улице и садится в машину.
– Скоро вернусь! – крикнул ему Адамберг.
Вейренк видел, как он включил первую скорость, потом вторую и исчез за поворотом.
Глава 45
Адамберг мчался по шоссе. Зачем так мчаться-то? Это уж слишком, притормози, спешки нет. Но бешеная скорость, обычно ему не свойственная, соответствовала бессвязному мельканию мыслей, фраз и образов и, казалось, взбивала их в однородную смесь, вроде гоголь-моголя. Циник Фуше, туман, зубы, парик, веревка в гараже, ее шершавые волокна, кости запястья, Робеспьер, афтурганга, молчание Берье. Страх. Звук, стук деревянного костыля, движение. Замершие фигуры на шахматной доске.
Афтурганга. И, как ни странно, подумав об островном чудище, он вспомнил, по фрагментам, описание Робеспьера:
…Взвившаяся рептилия с непередаваемым взглядом… не следует заблуждаться… болезненное сострадание, смешанное с ужасом.
Возникавшие картинки заволакивало дымкой, Робеспьер превращался в афтургангу Революции, того, кто казнит и одаряет, главное – не доискиваться, кто он есть, не проникать на его священную территорию.
Адамберг увидел в зеркале заднего вида фары двух приближающихся мотоциклов. Один из жандармов, обогнав его, сделал ему знак остановиться. Черт возьми, легавые суки.
Он выскочил из машины.
– Хорошо, я ехал слишком быстро. У меня очень срочное дело. Я сам из полиции.
Он протянул им удостоверение. Один из них улыбнулся.
– Комиссар Жан-Батист Адамберг, – прочел он вслух. – Надо же, какие люди.
– Срочное дело? – переспросил второй, расставив ноги, словно все еще сжимал ими сиденье мотоцикла. – И без мигалки?
– Забыл поставить, – сказал Адамберг. – Я приду к вам завтра, и мы все уладим. Вы из какой жандармерии?
– Сент-Обен.
– Понял. Ну, до завтра, бригадиры.
– Ну нет, не до завтра, – возразил первый. – Во-первых, завтра воскресенье, во-вторых, будет слишком поздно.
– Поздно для чего?
– Для проверки содержания алкоголя в крови, – объяснил он, а его коллега вынул алкотестер и протянул комиссару. – Подуйте в трубочку.
– Повторяю, – сказал Адамберг так спокойно, как мог, – у меня срочное дело.
– Сожалею, комиссар. Траектория движения была неровной.
– Да, неровной, – важно подтвердил второй, как будто речь шла о деле государственной важности. – Вы срезали поворот.
– Я быстро ехал, только и всего. Срочное дело, сколько раз повторять?
– Подуйте, комиссар.
– Хорошо, – сдался Адамберг, – давайте свой баллон.
Он сел обратно в машину и дунул. Мотор по-прежнему работал.
– Результат положительный, – заявил жандарм. – Прошу проследовать за нами.
Адамберг, сидя на водительском месте, захлопнул дверцу и рывком тронулся с места. Пока они бежали к своим мотоциклам, он успел свернуть в правый съезд и скрылся от них, плутая по проселочным дорогам.
Двадцать два тридцать, кромешный мрак, моросящий дождик. В двадцать три десять он затормозил у деревянных ворот конезавода Мадлен. В обоих флигелях еще горел свет. Он яростно заколотил в дверь.
– Кто там шумит? – спросил Виктор, появляясь на аллее.
– Адамберг! Открой.
– Комиссар? Вы еще долго нас доставать собираетесь?
– Да. Открой, Виктор.
– Почему вы не позвонили?
– Чтобы не разбудить Селесту, если она вдруг еще в доме.
– Ну, Амадея вы наверняка разбудили, – сказал Виктор, открывая ворота.
Тяжело звякнули цепи.
– У него горит свет.
– Он спит при свете.
– Я считал, что вы ночуете в его домике.
– Да, но я пойду к нему позже, когда закончу работать. А вот и он.
Амадей шел по аллее, наспех надев джинсы и теплый пиджак на голое тело.
– Это комиссар, – сказал ему Виктор. – Снова-здорово.
– Давайте быстрей, – попросил Адамберг.
Виктор отвел его в свою комнатку, почти без мебели, если не считать видавшего виды массивного кожаного дивана, старого кресла и низкого столика. Никаких семейных реликвий у него, само собой, быть не могло.
– Хотите кофе? – спросил Амадей немного испуганно.
– Да, будь добр. Виктор, опиши мне еще раз самую первую сцену.
– Боже мой, какую еще сцену?
Да, он мог притормозить. Срочности никакой не было.
– Извини. Я мчался как на пожар, и меня остановила полиция. Эти козлы заставили меня подышать в трубочку.
– И что?
– Тест положительный.
– И почему тогда вы здесь? – спросил Виктор. – Для комиссаров существуют поблажки?
– Наоборот. Они аж руки потирали от удовольствия, что могут посадить меня за решетку. Я прыгнул за руль и был таков.
– Неповиновение сотрудникам полиции? Это плохо, – сказал Виктор, явно забавляясь.
– Очень плохо, – спокойно подтвердил Адамберг. – Меня интересует самая первая сцена, когда двенадцать французов собрались за столом в гостинице на Гримсее. Накануне путешествия на Лисий остров.
– Хорошо, – сказал Виктор. – Только что рассказывать?
– Опиши мне убийцу.
Виктор встал, вздохнул и развел руками:
– Я уже описал его.
– Начни сначала.
– Это был обычный среднестатистический мужик, – устало заговорил Виктор. – Вот только очень волосатый. Ничем не примечательное лицо, маленькая круглая бородка и очки. Лет пятидесяти или около того. В молодости все кажутся старыми.
– А трость, Виктор, ты говорил, у него была трость?
