– Вам надо будет рассказать мне об этом, – сказал Бурлен, и голос его дрогнул, так что Селеста тут же изменила свое отношение к этому человеку.
– Об этом вам лучше расскажет Амадей. Или Виктóр, секретарь. И вообще говорите тише, кто бы вы там ни были, его тело пока еще в доме, ну вы понимаете. В спальне.
Адамберг кружил вокруг кресла покойного и его письменного стола, довольно громоздкого, обитого старой зеленой кожей, испещренной царапинами и потертой на том месте, куда он клал руки. Селеста Гриньон и Бурлен, стоя к нему спиной, продолжали беседовать об углекислом газе. Он вырвал листок из своего блокнота и, положив на кожаную поверхность стола, быстро заштриховал его карандашом. Данглар по-прежнему рыскал вдоль стен, изучая книги и полотна. Только одна картина выбивалась из собранной здесь изысканной коллекции. Изображенный на ней довольно гнетущий пейзаж – вид на долину Шеврёз, написанный тремя оттенками зеленого и усеянный красными крапинками, – иначе как мазней назвать было нельзя. Селеста Гриньон подошла к нему поближе.
– Не бог весть что, да? – спросила она тихо.
– Да уж, – сказал он.
– Просто ужас что такое. Интересно, почему месье Анри повесил эту дрянь у себя в кабинете. Ведь в этом пейзаже вообще нет воздуха, а он-то так воздух любил. Нечем дышать, как говорится.
– Вы правы. Наверное, это памятный сувенир.
– Вот еще! Это я писала. Да вы не смущайтесь, – спохватилась она, – у вас глаз наметанный, только и всего. Подумаешь, дело.
– Ну, если вы еще поработаете, – промямлил Данглар, – и постараетесь чаще писать…
– Куда уж чаще! У меня таких, как эта, семь сотен наберется, одинаковых. Месье Анри это забавляло.
– А что это за красные крапинки?
– Если посмотрите в сильную лупу, увидите, что это божьи коровки. Они у меня лучше всего получаются.
– Что вы хотели этим сказать?
– Понятия не имею. – Селеста Гриньон пожала плечами и удалилась, потеряв всякий интерес к своему произведению.
Сменив гнев на милость – все-таки полицейские оказались пообходительней жандармов, хамов и нелюдей, – Селеста устроила их в большой гостиной на первом этаже и принесла выпить. Ей потребуется минут двадцать, чтобы дойти до конезавода и вернуться с Амадеем. Выходя, она снова попросила их говорить потише.
– Ну что жандармы? – спросил Адамберг Бурлена, как только она вышла. – Что они сказали?
– Что Анри Мафоре покончил с собой и все факты налицо. Я говорил с самим Шуазелем. Они провели осмотр по всем правилам. Мафоре сел, стиснув ружье ногами, и выстрелил себе в рот. Его руки и рубашка почернели от пороха.
– Каким пальцем он нажал на спуск?
– Он стрелял обеими руками, прижав левым большим пальцем правый.
– Если руки “почернели”, как ты говоришь, тогда и палец тоже? Они нашли следы пороха на большом пальце правой руки?
– Именно это Шуазель и имел в виду. Это не маскировка под самоубийство. Не было никакого преступника, никто не вкладывал оружие в руки Мафоре и не нажимал на его палец. Кроме того, есть мотив: в тот вечер между отцом и сыном разыгралась ужасная сцена.
– Кто сказал?
– Селеста Гриньон. Она с ними не живет, просто ей пришлось вернуться, чтобы взять что-то теплое. Слов она не разобрала, но они буквально орали друг на друга. Жандармы считают, что Амадей требовал независимости, потому что отец держал его на коротком поводке, требуя, чтобы он сменил его на конном заводе. Они расстались взбешенные, возбужденные, и отец решил проехаться ночью верхом, чтобы развеяться.
– А сын?
– Пошел спать, но заснуть не смог. Он живет в одном из флигелей на въезде.
– Кто может это подтвердить?
– Никто. Но у Амадея на руках следов пороха не обнаружено. Виктор, секретарь хозяина – он живет во втором флигеле, напротив Амадея, – видел, как тот вернулся ночью, зажег свет, но так и не погасил его. Амадей никогда не засиживается допоздна, и Виктор подумывал уже, не зайти ли к нему. У молодых людей хорошие отношения. Короче, это самоубийство. И оно не имеет отношения к нашему делу. Но мне бы хотелось взглянуть на письмо Алисы Готье.
Адамберг, который не мог долго усидеть на одном месте, ходил от окна к стене и обратно, но на сей раз по прямой, а не по кругу.
– Шуазель уже сделал все анализы? – спросил он.
– Базовые сделал. Содержание алкоголя в крови – 1,57. Многовато, конечно, но ни стакана, ни бутылки они не обнаружили. Наверное, он выпил, чтобы взбодриться, но все сразу убрал. Тест на обычные наркотики негативный. Как и на самые доступные яды.
– А ГОМК не обнаружили? – спросил Адамберг. – Как называется это вещество, Данглар?
– Рогипнол.
– Вот-вот. Может пригодиться, если хочешь заставить кого-нибудь послушно зажать в руках ружье. Достаточно капнуть несколько капель в стакан – кстати, этим объясняется его исчезновение. Но в любом случае мы опоздали, по прошествии суток следов не остается.
– Проверим еще волосы, – сказал Данглар. – В волосах он сохраняется в течение недели.
– Не стоит, все и так понятно, – покачал головой Адамберг.
– Черт возьми, – сказал Бурлен. – Факт самоубийства установлен. Ты что себе думаешь? Шуазель не новичок.
– Шуазель ничего не знает о знаке Алисы Готье.
– Мы приехали сюда за письмом.
– Можешь, даже не дожидаясь письма, предупредить своего жирного клеща, что не закроешь дело.
Бурлен знал, что такого рода лаконичными советами Адамберга лучше не пренебрегать.
– Поясни свою мысль, – попросил он, – они тут будут минут через пять.
– Шуазеля не в чем упрекнуть. Чтобы найти, надо знать, что ищешь. Вот это, например. – Он протянул Бурлену листок из блокнота. – Я наспех снял этот отпечаток с поцарапанной обивки стола. И вот тут, – Адамберг обвел пальцем несколько линий, – он виден очень четко.
– Тот самый знак, – сказал Данглар.
– Да. Его вырезали прямо на письменном столе. И царапины совсем свежие.
В дверях показалась запыхавшаяся Селеста.
– Я ж вас предупреждала, мальчик нездоров. Когда я сказала, что вы хотите поговорить с ним по поводу письма мадам Готье, он отошел в сторону, Виктор что-то сказал ему, но он оседлал Диониса и умчался в лес. Виктор тут же вскочил на Гекату и поскакал за ним. Потому что Амадей уехал без шлема и без седла. И к тому же еще на Дионисе. А он не великий наездник. Упадет, как пить дать.
– И как пить дать, не захочет с нами общаться, – сказал Бурлен.
– Мадам Гриньон, отведите нас на конный завод, – попросил Адамберг.
– Можете называть меня Селестой.
– Селеста, Дионис откликается на свое имя?
