— Пощади, великий Гектор! — взвизгнула рыжая красотка и бухнулась на колени. — Нас сюда привел царевич, твой брат…
— Мне плевать, кто вас сюда привел, царевич, или рогатый сатир из леса! — возвысил голос герой. — Вам ведь сойдет любовник и с копытами, лишь бы заплатил! Вон отсюда, и если еще раз увижу любую из вас возле площади Ареса, бритьем головы вы не отделаетесь!
Рыжая исчезла с такой же быстротой, как и ее ловкая подружка, проскользнув мимо отступившего на шаг великана. Когда ее испуганный визг смолк в конце улицы, Гектор повернулся к Парису. Тот успел надеть свой хитон и сидел на скамье, неестественно выпрямившись и заметно побледнев. От его румянца не осталось и следа.
— Ну что, Парис? — спросил Гектор, подавляя готовое прорваться наружу бешенство. — Значит, мы все воюем двенадцатый год подряд из–за того, что ты украл чужую жену, а ты, клявшийся тогда, что жить без нее не можешь, бегаешь ночами к потаскухам, да и днем не обходишься без них!
— Вовсе не каждую ночь, брат! — воскликнул красавец. — Это бывает только иногда, когда я… ну, когда мне становится трудно терпеть капризы Елены. И зачем ты так говоришь? Я ведь тоже воюю!
— Ты?! — в ярости Гектор так ударил кулаком по одному из столбов беседки, что она содрогнулась. — Я вижу, как ты воюешь! Совсем недавно все любовались твоей «отвагой», когда ты принял вызов Менелая на поединок, обещав ему, что вернешь Елену, если проиграешь. И что? Он обезоружил тебя, сшиб с ног, как мальчишку! И ты удрал, как заяц, а потом и не подумал сдержать свое слово! И это не первый твой «подвиг»! Тебя в лучшем случае видят в покоях украденной тобою женщины, в худшем ты у гетер или у каких–то своих любовниц, о которых пока никто не знает. На поле сражения ты появляешься реже всех! Да и не только на поле сражения. Сегодня утром была твоя очередь снимать посты на стене и проверять караул. Почему это сделал Полит?! У Полита нога искалечена, он хромает, однако он бегал вместо тебя по крутым лестницам и совершал обход. Он и от участия в битвах не отказывается, хотя мог бы сослаться на больную ногу, и его бы никто не осудил! Ты позоришь род Приама изо дня в день, Парис! Простые воины смеются над тобой! Мне говорили, что шестнадцатилетние юноши, впервые уходя в сражение, молят богов дать им отвагу, чтобы не быть в бою «как муж Елены»!
— Они смеют тебе говорить такое!? — вскрикнул Парис, краснея.
— Мне никто не посмеет сказать такое о моем брате! — Гектор с трудом перевел дыхание, подавляя гнев. — Но я же слышу разговоры, мне рассказывают, что делается в войсках… У меня нет больше сил терпеть твою трусость и твои подлости, брат!
— Какие еще подлости, Гектор? — глухо спросил красавец. — Что такого подлого я сделал?
Гектор усмехнулся.
— По–твоему, не подло открыто изменять женщине, которая из–за тебя совершила безумный поступок, обычно караемый смертью? Ты же позоришь Елену у всех на глазах!
— Да не у всех на глазах, никто ничего не знает, кроме рабов! — возопил Парис. — А если об этом болтает Елена, то сама и виновата… Ты же знаешь, Гектор, что характер у нее премерзкий, и я с ней тоже хлебнул дерьма!
Гектор скривился.
— Опять ты отпускаешь словечки, от которых воротит…
— А в этом не моя вина! — пожал плечами царевич. — В том, что от моих слов иногда пахнет хлевом, винить надо наших с тобою любезных родителей, дорогой мой Гектор!
— Родителей при мне не поминай таким тоном! — тут в голосе Гектора прозвучал уже не гнев, но такое едва сдерживаемое бешенство, что Парис снова побелел, как известка. — Даже если они в чем–то виноваты, не нам их судить. Не тебе, во всяком случае. За то, что ты смеешь называть виною царя и царицы, вся Троя уже одиннадцать с лишним лет платит непомерную дань. И все, хватит болтать! Не смог утром снять посты, снимешь их вечером, после захода солнца. Ты понял?
Парис побледнел еще сильнее.
— Ты считаешь, что можешь мне приказывать? — спросил он тихо. — Как старший брат младшему?
— Как военачальник и командующий армией, я во время войны могу приказывать даже царю! — с расстановкой проговорил Гектор. — И посмей не исполнить приказания… Ты знаешь меня. А теперь иди–ка на площадь и поупражняйся с мечом и копьем, не то ведь разучишься держать их в руках.
Он повернулся, быстро вышел из беседки и, пройдя шагов пятнадцать, обернулся. В его взгляде уже не было гнева, он смотрел на Париса с грустью и смущением.
— Брат, прости меня. Я, возможно, говорил слишком резко. У меня не все хорошо с нервами — война… Но постарайся понять и не делать стольких глупостей и гадостей!
— Хорошо, Гектор, я постараюсь.
Парис сказал это, пытаясь придать своему голосу мягкость, даже дрожь. Но он был слишком взволнован и разозлен, и обычный дар притворства изменил ему.
— Думаю, ты постараешься просто лучше все это скрывать, — вновь усмехнулся Гектор. — Ладно, хотя бы так…
С этими словами троянский герой вновь отвернулся от беседки, в досаде пнул ногой валявшийся на дорожке женский поясок, потерянный одной из гетер, и зашагал к площади Ареса.
* * *
— Постойте, Александр Георгиевич! — Михаил едва дождался, когда профессор прервет чтение, чтобы затянуться в очередной раз своей трубкой. — Вы употребили слово «нервы». То есть, автор употребил… У них, что же, было это понятие? Я считал, что древние греки его не знали.
Каверин написал на листке бумаги десяток букв и показал их молодому человеку. Анна, перегнувшись в кресле, тоже посмотрела.
— Я уже несколько раз встретил в тексте это слово, — пояснил профессор. — Прежде оно мне в греческих рукописях не попадалось. Здесь вообще много новых для меня слов, сам язык куда шире и богаче как древнегреческого, так и современного греческого языка. Вероятно, это и есть то самое часто упоминаемое в свитках «критское наречие», самый богатый из языков крито–микенской эпохи… А существительное, о котором ты, Миша, иначе как «нервы» не переводится, если судить по совокупности смысловых оттенков тех фраз, в которых я его нашел. Вкладывал ли автор в него то понятие, которое вкладываем мы, или люди его эпохи немного иначе все это мыслили — кто знает? Словом, я говорил и в десятый раз повторяю: их понимание и восприятие мира куда ближе к нашему, чем у знакомых нам античных авторов, чем у людей Средневековья, чем даже у мыслителей эпохи Возрождения! Это невероятно, но это ясно следует из рукописи, а она написана именно тогда — в двенадцатом веке до нашей эры.
— Я уже понял, что они удивительно похожи на нас, — задумчиво проговорил Михаил. — Ну, а дальше, Александр Георгиевич?
Профессор оторвался от трубки и поднял со стола очки:
— Здесь снова отсутствует один свиток — вероятно, твой бойкий турок продал его. Дальше в тексте есть и более значительные пробелы, кое где не хватает и по пять–шесть свитков. Но здесь, видимо, было описано то, что мы хорошо знаем по «Илиаде»: сцена гибели Патрокла. Очень важно было бы сравнить ее с гомеровской и с теми вариантами мифа, которые мне известны. Ее, однако, нет… И мне пришлось продолжить текст с того момента, когда Ахилл узнает от посланного к нему воина, что его друг ослушался запрета, вступил в поединок с Гектором и был убит.
