— Почему? — не понял Ахилл.
— Потому что самое легкое — все осуждать и надо всем смеяться.
Так ты, вроде бы, всегда прав… И это ничего не стоит. За это ничего не надо отдавать. Таких, как я, много, наверное… Только я хотя бы сам себе честно признаюсь, что я такое. Другие самих себя уверяют, что они лучше всех… И что их не любят из–за их превосходства. Ха–ха! Изза превосходства не любят тебя, например… А я… Видишь, все мною брезгуют. Даже убить меня брезгуют. И ты тоже.
— Нет! — резко возразил Ахилл — Я просто понял, что тебе тоже больно.
— Есть немного… — спартанец усмехнулся, — Шея очень болит. Ты едва ее не сломал, да даруют тебе боги новые великие победы!
— Растереть тебе шею? — голос Ахилла звучал уже совсем мягко.
— Ой, нет! — воин замахал руками. — Я знаю, что ты обучен искусству врачевания, но сейчас, боюсь, у тебя слегка дрожат руки. Прости же и мне мою болтовню. На самом деле я видел, что Патрокл двадцать раз лучше их всех. Вижу, что и ты тоже.
— Это вовсе не так. Он — да, а я… Ладно, Терсит, я пойду. У меня завтра — поединок. Надеюсь, что он состоится. Прощай.
— Прощай, богоравный.
Но верный себе Терсит, дождавшись, пока Пелид почти скрылся в зарослях кипариса, негромко бросил ему вслед:
— Только смотри, не пожалей Гектора!
— Что? — не расслышав, герой обернулся.
— Ничего, ничего, это я просто бубню себе под нос… Прощай, великий!
И уже совсем тихо спартанец проговорил:
— А, может быть, именно это и было бы тебе нужно. Но этого–то и не будет. Вот ведь что худо–то!
Глава 9
Гектор застегнул ремешок шлема, еще раз проверил, как держатся поножи и пояс. В душе он понимал, что нарочно растягивает время, но не из страха перед поединком — он знал, что его все равно не избежать. Но предстояло войти в покои Андромахи, предстояло проститься с ней и с Астианаксом, и это казалось ему сейчас едва ли не страшнее встречи с грозным врагом…
Доспехи Ахилла были тяжелы — при всей своей мощи Гектор ощущал их тяжесть — но сработаны так прочно, что в них герой чувствовал себя куда увереннее. Он пересек коридор дворца и, толкнув дверь, вошел в комнаты жены.
Гектор ждал слез, мольбы, отчаяния. Но ничего этого не было. Андромаха обняла мужа, всем телом прижавшись к холодному железу, и замерла. Потом ее руки скользнули по его рукам, коснулись лица.
— Значит, ты не можешь туда не идти? — тихо спросила женщина.
— Ты же знаешь, — сказал он. — Я все тебе объяснил.
— Знаю. Хочешь видеть Астианакса?
— Хочу.
Андромаха не стала звать рабыню, как сделала бы в другое время. Она сама выбежала из комнаты и вернулась почти сразу. На ее руках, весело играя серебряными кольцами материнских сережек, прыгал румяный и кудрявый малыш, их с Гектором трехлетний сын Астианакс.
— Иди ко мне, маленький! — позвал Гектор, протягивая руки.
Ребенок посмотрел на него и плотнее прижался к Андромахе.
— Мама, а это кто? — спросил он с опаской.
Шлем с широким выступом и густой конской гривой совершенно менял лицо царевича, и мальчик не узнал его. Гектор рассмеялся.
— Ну вот! Одного героя я уже устрашил!
Он поспешно расстегнул пряжку и стащил с головы шлем. Увидев внезапно возникшее перед ним лицо отца, Астианакс завопил от восторга и раскинул пухлые ручонки, силясь обхватить могучую шею Гектора.
— Папа! А почему у тебя нос так блестел? И волос было так много?..
Герой прижимал к себе маленькое, упругое и теплое тело мальчика и чувствовал, как все сильнее поднимается в нем одно–единственное желание: так же взять на руки Андромаху и с ними обоими бежать куда–нибудь прочь, исчезнуть, скрыться, пропасть. Потому что иначе нужно идти туда, на равнину перед Троянской стеной. И умереть.
«Как стыдно! — подумал Гектор, — Хорошо, что никто не видит наших мыслей…»
Неслышно подошла Эфра, любимая рабыня его жены, и осторожно приняла на руки малыша, когда Гектор бережно разнял его объятия и поцеловал выпуклый лобик.
— Унеси, — сказал он рабыне и вновь повернулся к жене.
И убедился, что ее мужество не беспредельно: теперь она плакала.
— Прости меня! — прошептала молодая женщина, опуская голову — Я знаю, что нельзя… Но мне страшно… Гектор! Что бы ни случилось… Я буду с тобой.
— Я люблю тебя, Андромаха, — сказал герой, вновь привлекая ее к себе — Тебя, первую и последнюю. Прости меня!
Он вышел из Скейских ворот один, как ни разу еще не выходил в бой. Ворота раскрыли перед ним молчаливые и растерянные стражники. Никто не пытался удержать его. Этого он боялся больше всего: вечером накануне и отец, и мать, и братья, и все, кто только мог с ним поговорить — все как один умоляли его отказаться от страшного поединка.
Сейчас у ворот не было никого, кроме воинов и стражи. Все остальные поднялись на стену, и Гектор был благодарен отцу (а еще более — матери, потому что наверняка решающее слово сказала она) за то, что ему не пришлось выносить новых прощаний и напутствий. Он со всеми простился во дворце.
Залитая утренним светом равнина была пуста. Очень далеко неровной темной чертой виднелись ряды ахейцев, выстроившихся не для атаки — они ждали. Ждали его, Гектора.
Он прошел вперед шагов двести и остановился. С Троянской стены долетали неясные возгласы с Троянской стены — оттуда виднее была равнина, и, наверное, собравшиеся наверху троянцы уже видели то, что сейчас предстояло увидеть ему.
И он увидел. От густой толпы ахейцев отделился и пошел вперед огромного роста воин, в таких же, как на самом Гекторе, блистающих доспехах, в шлеме со светлой конской гривой, с копьем невероятных размеров. Ахилла легко было узнать издали.
Он шел ровным, размеренным шагом, не ускоряя и не замедляя движения. Шел так спокойно, будто и не собирался драться насмерть. Его круглый шлем был бесстрашно сдвинут на затылок, и чем ближе он подходил, тем яснее можно было рассмотреть его лицо, тоже спокойное, с чуть нахмуренными бровями, с презрительно сжатым ртом, бледное, но исполненное той страшной уверенности, которая дается перед боем только тому, кто не боится умереть.
— Гектор! — донесся с Троянской стены отчаянный крик, и герой узнал голос отца. — Гектор, слышишь, вернись! Опомнись, сын, не губи нас всех! Ты — единственная надежда Трои… Он убьет тебя, и тогда ахейцы возьмут город! Вернись, пожалей меня — я потерял уже стольких сыновей и близких! Тебе откроют ворота! Сын мой, вернись!
— Я не могу, отец, и ты это знаешь! — ответил герой, не поворачивая головы, чтобы не видеть тех, кто на стене. — Я должен драться. И уже поздно.
— Гектор, мальчик мой!
