— Агамемнон не надеется сломать ворота или разрушить Троянскую стену, — проговорил Одиссей. — Но есть другие мысли. Отвлечь большую часть троянцев к одной стороне стены, а тем временем попробовать взобраться на стену с другой стороны. При таком искусном полководце, каким был Гектор, это едва ли удалось бы — он сразу просчитывал все наши хитрости. Но теперь у троянцев нет ни умного полководца, ни величайшего их воина.
— И все равно, вздумав идти на штурм, мы угробим половину наших воинов, если не больше, — пожал плечами Ахилл. — Атридам, наверное, мало погребальных костров!
Одиссей очень пристально посмотрел на него, и Ахилл поспешно отвел глаза, опасаясь почти сверхъестественной проницательности итакийца.
Они уже подходили к высокому шатру базилевса, когда Одиссей вдруг взял товарища за локоть.
— Постой. Прежде, чем мы войдем к тебе, я хочу кое о чем спросить. Ты…
— Войдем, и там спросишь, — нетерпеливо прервал Пелид. — Я устал.
— Понимаю. И все же постой. Во–первых, ты спросил, отчего я надел эти тряпки. Да просто вдруг вспомнил, что сегодня — день, когда моему сыну исполняется ровно четырнадцать лет. Глупо, но вот, расчувствовался… И второе. После гибели Патрокла ты говорил, что хотел бы истребить троянцев, всех до единого. Правда, потом ты отпустил пленных. А как теперь: похоже, ты не так уж рвешься их убивать? Ты утолил свою жажду мести?
Ахилл опустил глаза, потом вновь их поднял:
— Скажу тебе откровенно, Одиссей: на самом деле месть не дает ничего. Совершенно ничего. Возможно, мне сейчас легче, но только не от того, что я отомстил. А убивать… Мне — как, я думаю, и тебе — все это смертельно надоело. Но не ты и не я будем решать, сколько еще этому продолжаться.
— Это и так, и не так, — Одиссей смотрел в лицо герою с тем же неотступным вниманием. — И вот отчего я тебя удержал перед входом в твой шатер: дело в том, что тебя там кое–кто ждет. Я решился тайно привести этого человека в твой лагерь и укрыть у тебя в шатре. Кроме меня, один Антилох это знает: он сейчас там, с ним…
Ахилл вдруг почувствовал, как по спине пробежал озноб. Он знал, О КОМ говорит Одиссей, и очень боялся встречи, которой теперь, вероятно, было уже не избежать.
— Вижу, ты угадал! — воскликнул итакийский базилевс. — И понимаю, что ты, возможно, так долго не возвращался в лагерь, именно опасаясь этого… Но я не мог отказать в помощи старику, обезумевшему от горя. У меня ведь тоже есть сын… И я не знаю, что сталось бы со мной, если бы моего сына на моих глазах привязали за ноги к колеснице и проволокли, как тряпку, по земле.
Пелид резко повернулся к Одиссею. Его глаза так страшно сверкнули, что, при всем своем бесстрашии, итакиец отступил на шаг.
— Ты будешь судить меня?! — глухо спросил Ахилл. — Изволь! Сын есть и у меня, а у тебя не было и никогда не будет такого друга, каким был мой Патрокл!
— Я знаю и не осуждаю тебя, даже в мыслях! — воскликнул Одиссей с такой несвойственной ему горячностью, что Ахилл сразу поверил в искренность его слов. — Просто я пожалел старика, и знаю, что ты тоже пожалеешь его. Решай все сам. Я ухожу, Ахилл, и прошу тебя простить мою смелость. Царь Приам ждет тебя. И ты знаешь, что ему нужно: всего лишь то, что, быть может, еще осталось от тела его первенца, если осталось что–нибудь.
Сказав это, Одиссей повернулся и исчез в темноте.
Несколько мгновений Ахилл в полной растерянности стоял перед входом в шатер. Будь Гектор действительно мертв, Пелиду, возможно, было бы сейчас легче. Но что, в самом деле, должен он сказать человеку, пережившему из–за него боль, которую не всякий вынес бы, сохранив рассудок?
Внутри шатра горели, зажженные Антилохом, два высоких бронзовых светильника. Сам юноша стоял, прислонившись к центральной опоре, положив правую руку на рукоять меча. Его фигура была ярко освещена, тогда как человек, сидевший на низкой скамье, был весь в тени. Герой сперва не увидел ничего, кроме рук, свесившихся между коленей, сухих и безжизненных, желтых, как пергамент, со взбухшими синими жилами.
— Мой базилевс! — воскликнул Антилох, оборачиваясь к вошедшему. — Одиссей привел сюда…
— Я знаю! — как можно тверже ответил Пелид — Я видел Одиссея. И я благодарю тебя, Антилох. А теперь ты можешь идти.
Юноша заколебался.
— Но…
— Ты что, думаешь, будто мне что–то угрожает?! — воскликнул герой. — Ступай, говорю тебе, и последи, чтобы никто не подходил к шатру близко — я не желаю, чтобы нас подслушивали. Иди!
Когда полог шатра упал, базилевс медленно приблизился к сидящему.
Тот поднял голову и пристально, сквозь застилавшую его глаза пелену, посмотрел на подходившего героя. В грозном величии огромной и мощной фигуры Ахилла было что–то невероятное, что–то не от человека, а как будто от божества. Но лицо было таким измученным и печальным, что не могло вызвать страха.
Сидевший встал. Он был очень высок ростом, хотя и много ниже Ахилла. Однако сейчас спина троянского царя ссутулилась так, будто у него вырос горб. Вместо обычной богатой одежды на Приаме был темно–синий траурный хитон и такой же плащ, широкий и длинный, без украшений. Красивые седые волосы царя Трои, обычно аккуратно уложенные, сейчас просто висели до плеч, обрамляя потускневшее, серое лицо. Голова старика была непокрыта.
Мгновение он стоял, вглядываясь в Ахилла, затем сразу, будто потеряв силы, упал перед ним на колени.
— Я пришел молить тебя о милости, великий Ахилл! Милости к самому несчастному из смертных!
Он заплакал навзрыд, и Ахилл вдруг ощутил дикое, позорное желание выскочить из шатра и убежать. Подавив его, он нагнулся и взял старика за руки.
— Встань, царь Приам, встань! Ты — безумец, что решился проникнуть сюда… Хорошо, что тебе встретился Одиссей, благородный и мудрый человек, но встреть ты кого угодно другого, тебя взяли бы в плен, а возможно, и убили.
— Разве я хочу жить? — проговорил троянец глухо. — Не поднимай меня, богоравный Ахилл! Я не встану с колен, пока не услышу твоего ответа… Я пришел молить тебя вернуть мне тело моего бедного сына! За любой, за какой угодно выкуп позволь нам с женою облить его слезами!.. Гекуба молит богов о том, чтобы хоть коснуться вновь его кудрявых волос! Сжалься над нами! Я, некогда самый великий из азиатских царей, теперь унижен, как последний из рабов! Может ли быть что–нибудь страшнее… Смотри: я целую руку, убившую моего сына!
С этими словами он поймал руку Пелида и прижал ее к губам, задыхаясь от слез. В этот миг Ахилл принял решение, и сразу его смятение улеглось. Он твердо знал, ЧТО должен сделать, и удивился, почему подумал об этом только сейчас.
— Встань же, Приам! — сказал он уже громко и спокойно и силой поднял старика, а затем подвел к стоявшему возле одного из светильников креслу. — Садись и выслушай меня, и, возможно, тебе станет лучше. Хочешь глотнуть вина?
— Нет, нет! — прошептал Приам. — Говори! О, я вижу в твоих глазах жалость… Ты смягчился! Ты пожалеешь нас…
