Моему маленькому брату тогда сравнялось три месяца. И вот однажды — это было ночью, перед рассветом, когда я без сна лежал в своей постели — я услышал, как по коридору дворца кто–то идет и тихо–тихо плачет. Я быстро надел свой хитончик и, выглянув в коридор, увидал мою мать. Она несла люльку с младенцем, крепко прижимая ее к груди. Я понял: сейчас произойдет что–то ужасное. Босиком, ступая как можно тише, я последовал за царицей. Она вышла из дворца, добралась до западной стены города, где в то время калитка запиралась лишь засовом изнутри и почти не охранялась. Через эту калитку мы вышли на равнину. Мать шла очень быстро, и я, хоть и был развит не по своим летам, поспевал за нею не без труда. Она шла, как зачарованная, ничего не замечая, и ей даже в голову не приходило, что за нею иду я… Мы шли все дальше от города, вошли в лес, стали подниматься в гору…
Рассвело. Младенец в люльке проснулся и заплакал, и мать, присев на камень, стала кормить его грудью, целуя и лаская. Она просила у него прощения и говорила с ним так нежно и так ласково, что я чуть было не заревел. Я прятался за кустом, смотрел на царицу и думал, что она, наверное, не сделает этого, не сможет. Но вот она встала, вновь взяла люльку и пошла дальше. И я понял, куда она идет. По склону горы, чуть дальше того места, течет река, а за рекой, шагах в ста, горный склон разрывает ущелье. Глубочайшая трещина появилась, говорят, тысячу лет назад, во время землетрясения. Если смотреть вниз, в эту трещину, то дна не видно, тьма сгущается, и нагромождения каменных глыб постепенно теряются в ней. «О, только не туда! — думал я. — Оттуда никто не спасется!»
Гекуба вброд перешла реку, я, скользя и падая на мокрых камнях, последовал за нею. Даже тогда она ничего не услышала, хотя один раз, разбив о камень коленку, я вскрикнул довольно громко.
И вот царица подошла к пропасти. Она остановилась, посмотрела на небо, уже озаренное лучами восходящего солнца, наклонилась и поцеловала ребенка. Ветер поднялся такой сильный, он будто бы рвал люльку из ее рук, чтобы скорее скинуть в пропасть.
Я не выдержал, закричал: «Мама, мама, не надо!» и кинулся к ней, плача и вытягивая вперед руки, чтобы вцепиться в платье царицы и удержать, остановить ее. Мать обернулась, дико вскрикнула: «Гектор!» Но, должно быть, мое появление еще больше подтолкнуло ее к исполнению страшного долга — она испугалась, что я и в самом деле ей помешаю. С выражением ужасной решимости она обратилась к пропасти, вытянула руки с люлькой… И тут ее поразил обморок: при всей своей силе, Гекуба все–таки женщина. Она рухнула без чувств на самом краю расщелины, и люлька упала рядом, да так, что один ее конец повис над пустотой!
Этого мгновения я никогда не забуду! От ужаса я позабыл имена богов, а мне хотелось их всех попросить, чтобы они вмешались и спасли моего крохотного брата. И еще я испугался, подумав вдруг, что моя мама умерла!
Потом я подбежал, наклонился к ней и увидел, что она вот–вот придет в себя — ее губы и веки дрожали, она дышала все глубже. Я понял, что у меня совсем немного времени, чтобы попытаться что–то сделать самому. Подумал было, что надо спрятать люльку в кустах, но ребенок опять мог заплакать… И вдруг издали до меня донесся шум воды. Река! Я схватил люльку — она была тяжелая, обычный пятилетний ребенок не поднял бы ее — добежал до реки, вошел по колена в воду и опустил свою ношу в струи потока. Течение в том месте сильное, но порогов нет — они дальше, вниз по течению, да и не очень страшные, лодки их проходят легко… Люльку с моим маленьким братом подхватило, закружило, потом она попала в мощную струю потока и понеслась прочь, а я упал на колени и стал просить духа реки и всех водных нимф и богов, чтобы ребенок, которому так и не успели дать имени, не погиб, чтобы его кто–нибудь спас…
Когда я вернулся к матери, она уже очнулась, привстала и дико озиралась вокруг. «Люлька? — спросила она. — Где люлька, Гектор?» — «Она упала в пропасть», — ответил я.
Это была первая ложь в моей жизни. Наверное, можно было сказать правду. Но я так боялся, что они все–таки захотят найти и убить его! А потом двенадцать лет я жил с моей тайной, никому не смея ее открыть. Всем было объявлено, что маленький царевич умер от простуды.
После смерти жреца Адамахта открылись какие–то тайные заговоры, которые он плел против моего отца. Оказалось, что он был в давнем сговоре со своим родственником Кефарием, в молодости боровшимся с отцом за власть над Троадой и был изгнан из–за этого за ее пределы. Отец уже по–иному стал оценивать то давнее пророчество и страшно жалел о гибели сына, хотя за эти двенадцать лет Гекуба подарила ему еще двенадцать сыновей. Именно этого ребенка они с матерью втайне любили и жалели больше нас всех, хотя оба были уверены, что его уже нет.
Тогда–то, видя, как убивается моя мать, я с глазу на глаз рассказал ей, как все было на самом деле, и сказал, что могло произойти чудо, и мой брат мог уцелеть. Именно чудо. Став взрослым, я уже понимал, что люльку, скорее всего, перевернуло, опрокинуло на порогах, что младенец, конечно, утонул, а если и не погиб на реке, то его унесло в море, где у него не было уже никакой надежды. Гекуба тоже это понимала, но готова была перевернуть вверх дном всю Троаду, чтобы только отыскать пропавшего сына.
Поиски ничего не дали.
Но прошел еще год и наступил праздник Аполлона, который у нас отмечается ежегодно. Это всегда — самый торжественный день в Трое и в Троаде. Теперь мы празднуем его внутри городских стен, а раньше, когда еще не было войны, торжество происходило прямо на берегу моря. Со всей Троады собирались лучшие борцы и бегуны, стрелки из лука, метатели диска, музыканты и поэты. Состязания устраивались между всеми, кто хотел в них участвовать, без различия знатности рода или происхождения. Мы, сыновья царя Трои, состязались порой с простыми охотниками и воинами.
И вот в тот день, о котором я тебе рассказываю, как всегда, съехалось очень много разного люда, и на состязаниях воинов и атлетов появился совершенно не знакомый нам прежде юноша. На вид ему было лет семнадцать, и мы все даже не подозревали, что он на самом деле куда моложе. Ничего особенного мы в нем не заметили, кроме действительно выдающейся красоты, от которой все троянские девы прямо–таки растаяли, как воск на ярком солнце. И тут он стал побеждать во всех, без исключения, состязаниях. Он соревновался со всеми и всех побеждал!
— И тебя? — прервал рассказ Приамида Ахилл, до того слушавший молча и с напряженным вниманием — давно уже ему не доводилось выслушивать ничего более интересного и потрясающего воображение. — Он и тебя победил?
— Ну да! — и тут Гектор рассмеялся. — Дело в том, что во всех его победах, безусловно, была некая хитрость. Он состязался в каждом из видов единоборства с тем, кто в этом виде был не самым лучшим. Меня он победил в беге. Я бегаю очень хорошо, до сих пор, можешь мне поверить…
— Еще как верю! — воскликнул Ахилл, вспомнив, как преследовал Гектора вокруг Троянской стены. И тут же, вспыхнув, осекся. Не хватало только напомнить об этом Гектору! Добавить ко всем унижениям, перенесенным его пленником, еще и это позорное воспоминание… Как он мог себе это позволить?!
