— А Елена? — спросил Ахилл. — Она–то поняла, наконец, кому принесла в жертву себя и всех нас? Неужели ей он по–прежнему мил и дорог?
В глазах троянца промелькнуло сомнение, и он ответил не сразу.
— Как знать… Со мной Елена, пожалуй, откровеннее, чем с другими. Но о своих чувствах к Парису она никогда не говорит. Думаю, ей стыдно.
— Значит, она тоже должна согласиться на возвращение в Спарту! — решительно произнес Ахилл. — Твой рассказ, Гектор, многое мне объяснил, но тем более дико было бы продолжать эту войну. Не стоит Парис и капли крови, ни ахейской, ни троянской — так же, как не стоит любви и преданности Елены. А царь Приам, я думаю, теперь уже не надеется разгромить наше войско и взять в плен Атридов…
— Отец давно уже хочет мира! — воскликнул Гектор. — Даже надменный Анхис хочет того же. И если отец виноват в своей самонадеянности и в излишней жажде власти, то сейчас он за это уже достаточно наказан. Мои раны и плен — хорошее вразумление для него, верившего в сказку о «непобедимом Гекторе».
— Да-а! — протянул Ахилл грустно. — Только вот ранен и в плену ты, единственный, кто действительно пытался не допустить начала войны и внушал царю разумные мысли.
— А что ты станешь делать, — вдруг спросил Гектор, и его глаза как–то странно блеснули, — что ты станешь делать, если ничего не получится, если перемирие сорвется и война возобновится?
Базилевс нахмурился.
— Я сказал царю Приаму, что в таком случае после твоего выздоровления нам снова придется драться на поединке.
— Это разумно, — Гектор глубоко вздохнул и опять полузакрыл глаза. — Только вот здоров я буду, наверное, еще не скоро.
Андромаха подалась вперед и, глядя в лицо Ахиллу своими изумрудными глазами, спокойно проговорила:
— Этого не будет. Ты этого не сделаешь, Ахилл. Я знаю.
— Она всегда все знает вместо меня! — сердито бросил базилевс. — У кого дар пророчества, Гектор? У твоей сестры или у твоей жены? Я говорил об условии, поставленном троянскому царю. А что мы будем делать в действительности, почем мне знать? Я ни разу в жизни не был в более глупом и нелепом положении, чем сейчас!
Он отвернулся, испытывая смущение и злясь на себя, непонятно за что. Некоторое время они молчали, потом базилевс, порывисто повернувшись, воскликнул:
— Помоги мне, Гектор! Помоги мне победить эту войну… Одному это слишком трудно.
— Самое трудное ты уже сделал, Ахилл — ты победил себя… А я сделаю все, что в моих силах! — горячо произнес троянец. — Я уверен, что и мой отец будет мудр и терпелив. Дело лишь за ахейцами…
— За ахейскими царями, — поправил Ахилл. — Простые воины, все до единого, только и мечтают о возвращении. Хотя и о добыче тоже. И если Приам заплатит богатую дань и они получат свое, то их здесь уже ничем не удержишь. У всех есть, куда и к кому возвращаться.
Он помолчал и добавил:
— У всех, кроме меня. Я потерял здесь все, что имел.
— У тебя есть сын, — тихо сказал Гектор.
— Сын, который меня ни разу не видел! — вскричал герой, невольно сжимая в руке глиняный кубок, из которого перед тем пил, и стряхивая с ладони крошево черепков. — Сын, которого воспитали без меня, неведомо кто и неведомо, как. Возможно, он мне совсем чужой. Но даже и не в этом дело. Я ведь ничего, совершенно ничего не смогу дать ему! Все то богатство знаний, искусств, доброты и мудрости, что вложены в меня Хироном, украла война! Что–то я еще помню, но это все уже так далеко от меня нынешнего… Я умею теперь только убивать! С тринадцати лет мое существо переламывали, корежили, давили войной. Другие тоже изувечены ею, но они пришли сюда взрослыми, их сознание и память были защищены опытом, привычкой. Я не уверен даже, что моему Неоптолему стоит узнавать меня близко. Ему ведь сейчас тринадцатый год, и да спасет его Афина Паллада от уроков, которые он может получить у меня!
Ахилл закрыл лицо руками, потом резко их отнял. В его глазах стояли слезы, но он этого не замечал, не то отвернулся бы, чтобы скрыть такую позорную слабость. Андромаха протянула руку и ласково коснулась его влажного от пота плеча. Ахилл вздрогнул.
— Я несу какой–то бред! Не слушайте меня!
— Тогда ты меня послушай, — произнес Гектор так же тихо, но очень твердо. — Я — совершенно взрослый человек, и достаточно много знаю и много пережил. Но и мне ты сумел за совсем короткое время дать столько, сколько не давали учившие меня мудрецы, мои воспитатели. И никто не сможет сделать твоего сына лучше, чем сделаешь ты! Столько доброты и совести, сколько заключает твоя душа, пускай и израненная войной, я не встречал никогда и ни в одном человеке.
Базилевс слушал, опустив голову, уже чувствуя, что предательская капля сползает от уголка его глаза на щеку. Он не знал, что ответить.
— Давай–ка я перечитаю письмо, — проговорил он, наконец, стараясь побороть невольное смущение и досаду. — Какой у тебя красивый почерк, Гектор! Даже на таком дрянном пергаменте и грубой тростинкой ты пишешь ровно и четко. Тем лучше — царь, конечно, узнает твою руку. И написано все, как нужно. Хорошо.
Он аккуратно свернул пергамент и встал.
— Пойду. Мне надо появиться в лагере. А завтра мы увидимся с Приамом, и начнутся переговоры.
— Ты завтра придешь? — спросила Андромаха, улыбнувшись.
— Приду, конечно. Я же должен рассказать вам о встрече с царем. Возможно, он тоже что–нибудь напишет для тебя, Гектор. Или что–то передаст. Да и еда у вас кончается. Так что приду. И… Мне теперь намного легче. Спасибо!
Последние слова он произнес, отвернувшись, уже пригибаясь, чтобы выйти из грота.
Спустя два дня царь Приам прислал к царю Агамемнону послов с богатыми дарами и с предложением начать переговоры о заключении мира. В послании к Атриду царь Трои писал, что готов теперь на самые тяжелые условия и хочет только сберечь жизнь и свободу своих подданных.
Агамемнон, даже после гибели Гектора не ожидавший такой уступчивости, растерялся. Послы прибыли открыто, и о предложении Приама нужно было известить всех.
На собрании царей голоса разделились: одни (как и сам Агамемнон) требовали осады, штурма, уничтожения Трои, другие, и их оказалось больше, настаивали на переговорах и спорили лишь о возможных размерах дани, которая (и это понимали все) могла быть просто колоссальной — истинных богатств Трои ахейцы не могли себе даже представить.
Спор решил голос Ахилла: мирмидонский базилевс заявил с твердостью и решимостью человека, давно все обдумавшего, что если есть возможность закончить войну, не проливая больше крови, то он категорически отказывается воевать дальше.
Атриды были в гневе, но продолжать спор стало совершенно бессмысленно. И троянские послы повезли своему царю письмо, в котором предлагалось назначить первую встречу и подумать о возможных размерах дани…
* * *
