В роще не было ни души, хотя с равнины еще доносились голоса и отдаленные крики — возбужденные спартанцы преследовали остатки энеева отряда чуть не до самых Скейских ворот и теперь возвращались, подбирая дорогой оружие убитых троянцев и амазонок, бранясь и призывая проклятия на своих врагов, живых и мертвых. Микенцы, абанты, локрийцы, итакийцы уже почти все возвратились в ахейский стан, унося своих раненых и мертвых.
Конь царицы амазонок лежал в широкой луже крови, над которой тучами вились мелкие золотистые мушки. Несколько ворон уселись на тушу, деловито тыча клювами в пропоротое копьем лошадиное брюхо. При появлении Ахилла они лениво взлетели и переместились на ветви растущих поблизости олив.
Герой обошел труп коня и остановился над неподвижной Пентесилеей.
Ее голова была запрокинута, но шлем по–прежнему закрывал всю верхнюю часть лица. Ахилл поддел край шлема наконечником копья и сдвинул его назад.
И замер, будто прирос к месту… Его поразила в самое сердце даже не удивительная, торжественная красота царицы амазонок, еще более величавая в неподвижности смерти. Он никогда не видел такой прекрасной женщины. Наяву. Но он видел много раз это лицо, чистое, невозмутимое и ясное. Перед ним была та самая девушка, которой он столько раз любовался в своих юношеских снах, та, что купалась на отмели с дельфинами и играла на свирели в лесной чаще. Его нимфа и богиня… Это была она.
— Боги! — прошептал базилевс, разом испытав боль, в сто раз более сильную, чем та, что причиняли ему ра–ны. — Что это за шутка, злые, коварные боги?! И за что вы так шутите надо мной?!
Ахилл стоял и смотрел на Пентесилею. Ее лицо и раскинутые в стороны прекрасные нагие руки не были запятнаны кровью — кровавая лужа, растекшаяся под мертвым конем, не коснулась их. Нагрудник царицы был в крови, но, может быть, то была кровь ахейцев? Базилевс подумал, что, наверное, она, такая искусная в битве, была невредима, пока он не нанес ей рану… А где эта рана? Копье, пронзив лошадь, ударило всадницу, но куда? Нагрудник был невредим, а ниже пояса тело амазонки скрывала придавившая ее конская туша. Ахилл ухватил одной рукой подпругу и резким движением отбросил труп коня в сторону.
Не думая, он сделал это правой рукой, и боль от раны на миг почти лишила его сознания. Пелид сжал зубы, прогоняя налетевший приступ дурноты.
Нижняя часть тела амазонки, ее ноги в боевых сандалиях, — все было в крови, и трудно было понять, куда попало копье. Ахилл наклонился и, преодолевая непонятный трепет, осторожно тронул неподвижное тело.
И тут произошло то, о чем он молился бы, если бы хоть на мгновение мог поверить, что это возможно… Тело под его рукой вздрогнуло, шевельнулось.
Радость, которую он испытал, была еще сильнее только что испытанных отчаяния и боли. Он вскрикнул. Отступил, потом вновь нагнулся, в ужасе подумав, что ошибся, или движение, которое он видел было лишь конвульсией. Но нет — тело амазонки вновь дрогнуло, шевельнулись разбросанные в стороны руки, дрогнули веки и губы. И тут же Ахилл подумал: «Да ведь копье могло в нее и не попасть! Толчок, что я ощутил, когда наконечник прошел через тело коня, мог быть ударом о седло. Тогда ее просто оглушило падение и сильно придавило трупом коня».
И в этот момент амазонка открыла глаза. Они были такими, какие он видел у девушки во сне — синие, большие, удлиненные, будто чуть прищуренные. Сначала в этих глазах был лишь туман. Потом взгляд прояснился, в нем появилась осмысленность.
— Что со мной? — спросила Пентесилея, и ее глубокий голос, низкий, почти, как у мужчины, но необычайно красивый, поразил Ахилла почти так же сильно, как ее лицо. — Есть здесь кто–нибудь?
Она говорила совершенно спокойно, без волнения и страха. И если бы Ахилл мог нормально рассуждать, то в этот момент удивился бы больше всего тому, что говорит она на том же критском наречии, что и троянцы, только произношение немного другое. Отрывистые восклицания, которыми обменивались между собою амазонки во время битвы, были явно на каком–то другом языке… Впрочем, от Хирона он когда–то слыхал, что среди амазонок в ходу два или даже три языка.
Пентесилея шевельнула руками, будто проверяя, целы они или нет, напрягла их, привстала. И тут их глаза встретились, и ярость исказила прекрасное лицо амазонки. Она все поняла.
— Ты, ахейская собака?! Ты! Ты выиграл поединок, но ты еще не убил меня!
Она вскочила, легкая и сильная, и Ахилл про себя облегченно вздохнул — кажется, царица аазонок была невредима.
Пентесилея искала глазами свою секиру, в порыве бешенства не сознавая, что ее страшный противник в мгновение ока свалил бы ее просто ударом кулака, если бы того хотел. Секиры не было — очевидно, оружие оказалось под телом коня, когда Ахилл отбросил его в сторону. Тогда царица одним движением выхватила из ножен, притороченных к ремням правой сандалии, небольшой, но очень острый нож с костяной рукоятью.
— Защищайся, тварь! Сейчас я тебя убью!
Ахилл спокойно выпрямился, сверху вниз, почти надменно глянув на девушку.
— Я уже защищался и уже защитился от тебя, Пентесилея. Битва окончена, и амазонки ее проиграли, как ни отважно дрались. Не совершай глупости. У тебя в руке нож, а у меня — копье. Даже будь мы одной силы, это не было бы равным поединком. Остановись.
— Я убью тебя и голыми руками, если ты не убьешь меня! — закричала женщина, и ее лицо вспыхнуло такой ненавистью, что новая боль остро и жестоко кольнула героя прямо в сердце.
— Я не стану с тобой драться.
Он произнес это так спокойно и с таким невозмутимым выражением, что даже обуявшее амазонку безумие на миг отступило. Герой отбросил в сторону свой «пелионский ясень» и опустил руки.
— Убивай.
В первый раз в жизни Ахилл равнодушно подставлял грудь под удар врага. Будь это кто угодно другой, он мог быть уверен, что в последний миг перехватит руку с ножом. Но у этой женщины реакция была такая же, как у него, он в этом убедился. Если она сейчас ударит, то действительно убьет.
— Ты сошел с ума, ахейский пес? — глухо произнесла Пентесилея и взмахнула ножом. — Почему ты не защищаешься?
— Защищаться? Мне? — он пожал плечами. — Я уже победил. Скажи лучше, отчего ты так хочешь убить меня?
— Ты спрашиваешь?! — ее губы задрожали, кривясь от гнева. — Ах да, ты не знаешь! Я — жена Гектора!
«Ну, и что теперь делать?» — мысль даже не пронеслась, а молнией мелькнула в сознании, — Сказать ей? И что будет? Она захочет убедиться — и узнает про Андромаху и про то, что Гектор ее обманул? И что сделает тогда эта дикая кошка?»
— Гектора я тоже победил в поединке, — тихо проговорил герой. — Ты могла мстить за него, пока мы сражались. Теперь поздно.
— Мстить никогда не поздно, глупец! Дерись, защищайся, или ты сейчас умрешь! Я привыкла сражаться, а не резать баранов… Почему ты не защищаешься?!
— Потому, что я не хочу убивать тебя, Пентесилея, — ответил Ахилл. — Потому что никого больше не хочу убивать без самой крайней нужды. А ты… Мне кажется, как это ни глупо, что я тебя полюбил.
