— Кто это? — приходя в себя, воскликнул Агамемнон — Кто просит слова у нас?
— Я, Пентесилея, дочь Ариции, царица амазонок.
Ахилл ахнул так громко, что его не могли не услышать. Но вскрикнули и многие другие базилевсы и воины. Такого никто не ожидал. Между тем амазонка вошла в шатер и остановилась в середине круга. Она была в своем боевом облачении, которое, неизвестно когда и как, сумела привести почти в идеальный порядок. Начищенные пластины нагрудника сверкали, сдвинутый на затылок шлем отражал свет факелов. Она была без оружия, только рукоять памятного Ахиллу ножа по–прежнему торчала из ножен на ремнях сандалии.
— Как ты попала сюда и как сюда прошла?! — выдохнул Атрид старший.
— Ты — царь Агамемнон? — повернулась к нему Пентесилея и, по обычаю амазонок, вскинула правую руку ладонью вверх и затем приложила ко лбу. — Я приветствую тебя. Сюда я вошла потому, что пришла невооруженной и сказала твоим воинам, что иду с миром. И это, действительно, так. Я билась в поединке с Ахиллом, и он меня победил, однако отказался брать в плен и подарил мне свободу. И я пользуюсь этой свободой, чтобы исправить, хотя бы отчасти, причиненною мною зло.
— О чем ты? — глухо, не скрывая изумления, спросил верховный базилевс.
— Я напала на ваш лагерь и поставила под угрозу перемирие ахейцев с троянцами. Но вы все должны знать — это не была воля царя Приама. Возьми это, Атрид Агамемнон, и прочитай, чтобы слышали все!
Она вытащила из небольшой сумки, вшитой в ее пояс, кусок тонкого пергамента и подала царю. Агамемнон взял лист, развернул и прочел вслух:
«Благодарю тебя, достойная и могущественная царица Пентесилея, за предложение помощи! Но отказываюсь от нее и убеждаю тебя именем Артемиды, покровительницы амазонок, и светлого Аполлона, покровителя Трои, и всех Олимпийских богов, не вести своих отрядов к нашему осажденному городу. Сейчас между нами и данайцами заключено перемирие, которое может, наконец, завершить эту бесконечную войну. Мы уплатим дань, и они уедут. Вести войну мы больше не можем: в поединке с Ахиллом пал мой сын Гектор, главный защитник Трои, и без него ни о каких сражениях с войском Агамемнона не может быть и речи. Твое вмешательство лишь повредит нам. Еще раз приношу свою благодарность и верю, что смогу позвать тебя в Трою уже в мирное время. Царь Приам, волею богов повелитель Трои и Троады».
— Я думаю, ты не заподозришь меня в подделывании письма, царь!
Пентесилея улыбнулась, и в ее надменной улыбке промелькнула усталость.
Между тем, несколько голов наклонились к кусочку пергамента, который держал Агамемнон, придирчиво его разглядывая.
— Это, несомненно, рука Приама, — заметил Одиссей.
— Да, — подтвердил и Менелай. — Я тоже узнаю его руку. Ну что же, кажется, он и вправду не нарушал перемирия, а Эней просто такой же наглец, как Парис. Должно быть, в их роду таких несколько…
— Я благодарю тебя, царица, за… за то, что ты помогла нам решить очень важный вопрос! — Агамемнон вовремя понял, что необходимо вернуть себе внимание всех. — Теперь мы можем продолжить переговоры с тро–янцами.
— Эвоэ! — крикнули разом несколько голосов и в смущении умолкли.
Ахилл повернулся к базилевсам и вскинул свой меч.
— Хвала великому Атриду Агамемнону! Слава его мудрости и доблести! — воскликнул он.
— Эвоэ!!! — загремел уже весь шатер.
И вдруг снаружи, из густой и, казалось бы, непроницаемой темноты, совсем близко, раздалось:
— Эвоэ! Перемирие не нарушено!
И чуть дальше:
— Эвоэ! Слава нашим базилевсам!
— Нас подслушивали! — темнея, воскликнул Менелай.
— Нет же! — осадил брата Атрид старший. — Это же наша стража… Они стояли почти у входа в шатер и, ясное дело, все слышали. Ну, а до остальных сейчас все это дойдет.
— Я могу идти? — спросила Пентесилея, обращаясь не к Агамемнону, а к Ахиллу, с которым стояла теперь лицом к лицу, но на достаточном расстоянии, чтобы смотреть ему в глаза, не запрокидывая голову.
— Я провожу тебя, царица, — ответил тот.
Никому не пришло в голову удерживать амазонку. Вдвоем они вышли из шатра Агамемнона, прошли мимо стражи и двинулись в молчании прочь от микенского лагеря, по направлению к лагерю мирмидонцев. За Ахиллом на некотором расстоянии последовал Антилох с зажженным факелом.
Из темноты сбоку вынырнула тень и проявилась в неровной полосе света, оказавшись спартанским воином Терситом.
— Дозволено ли мне будет спросить у великого Ахилла, отчего это мой богоподобный царь Менелай снова собирается меня убить? — спросил смутьян, сохраняя, однако, некоторое расстояние между собой и базилевсом.
— Так ты все–таки подслушивал, скотина? — без всякой злобы спросил Ахилл.
— И не я один, — кивнул Терсит. — Разговор–то был интересный… Зато это я закричал, между прочим: «Слава нашим базилевсам!» Да–да, я! Славить надутого индюка Агамемнона, уж прости меня, великий герой, мой поганый язык не повернулся, а кричать «Слава Ахиллу!» означало бы снова перессорить тебя со всеми этими прекраснейшими царями! Вот я и восславил их всех, хотя слава тут только твоя… А я‑то, дурная моя башка, думал, что ты не слишком речист! Да никакой мудрец, ни в каком совете старейшин не сказал бы лучше тебя, богоравный!
— Замолчишь ли ты наконец, Терсит, или дать тебе затрещину, чтоб отучить от болтовни? — в смущении поглядывая на Пентесилею, воскликнул Ахилл.
— А вот этого не надо! — Терсит отскочил в темноту, но тут же вновь появился, выглядывая теперь из–за спины идущего с факелом Антилоха. — Не надо мне твоих затрещин…
Спартанец растворился в ночи, и некоторое время они шли молча.
— Я могу еще чем–то помочь тебе, Ахилл? — спросила Пентесилея.
Герой удивленно посмотрел на нее.
— Так ты пришла на собрание, чтобы мне помочь?
— Конечно, — она говорила прежним, совершенно бесстрастным тоном — Я едва не разрушила вашего перемирия и должна была как–то это исправить.
— И тебе это удалось.
— Это удалось тебе! — Она говорила, глядя на него снизу вверх, потому что они шли теперь совсем рядом. — Я плохо понимаю спартанский диалект, но речь этого болтливого воина поняла хорошо. Он прав. Так, как ты сказал там, на собрании, не сказал бы никто.
— Ты слышала? — быстро спросил он.
— Да. Я уже стояла у входа. Я никогда не думала, что так просто можно сказать о таких важных вещах.
— И ты не осуждаешь меня и не смеешься надо мной?
— За что?! — изумилась амазонка.
— Ты, рожденная воевать и побеждать, царица самого воинственного племени, одобряешь мой призыв заключить мир? — с усмешкой спросил герой.
Пентесилея тоже усмехнулась.
