— Наш капитан Дрейк задумал напасть на испанские караваны и поставил потаенный пост на караванной тропе, по которой перуанское золото и серебро везут на мулах из Панамы на Тихоокеанском побережье в Нобре-де-Дьос на Атлантическом побережье. И однажды — дня точно не назову, где-то в последнюю неделю апреля, — мы трое сидели в зарослях, отмахивались от насекомых и жрали бананы…
— Иди ты! «Бедные пираты»! Бананы они жрали! Короли, небось, не все в мире это пробовали, — недоверчиво вскинулся черномазый юнга с бригантины, то ли сажей вымазанный, то ли наполовину негр.
Федор вспомнил тонкий аромат и мучнисто-клейкий сладчайший вкус спелых бананов — и дни весны этого года восстали в памяти как вчерашнее — со всеми ощущениями, запахами, голосами и событиями. С мелочами, тогда вроде бы и не запомнившимися, к утру уже изгладившимися из памяти, но, оказывается, в памяти где-то осевшими… И он заговорил, не опасаясь, как у него обычно в большой компании бывало, что неинтересно слушателям то, что он говорит (и смешно то, как говорит):
— Ты, парень, в Новом Свете пока еще не бывал, вижу. А там бананы едят все. А негров вообще в будние дни одними бананами и кормят, потому что пищи дешевле их нету. А если негр работает плохо, то ему и в праздники сидеть на одних бананах. Это как наказание. И никто за бананами не следит, растут и растут. Мы из своего укрытия раненько по утрам к плантациям подбирались и рвали бананов на весь день, целыми гроздьями. Рвешь — а рядом обезьяна то же делает. Мы обезьянам не мешали, а они нам. И мы, и обезьяны сторожей боялись: те же не станут гоняться за тобой, ловить — обезьяна все равно ловчее человека, так что если на земле ее и догонишь — она на дерево вскочит и упрыгает от тебя вмиг.
И сторожа просто палили из оружия на любое движение в кустах. Но охота в тропиках паршивая, да мы и не могли ни в дичь стрелять, ни костер развести, чтобы сварить или испечь добычу: испанцы засекут. Обезьяны там рыжие, ревут громко-прегромко и кусачие. Но когда паслись, не нападали.
Но про Тестю и по порядку. Мы с ним вместе напали на караван с серебром — и его ранили. В живот, вот сюда. Нам надо было шустро сматываться с этого места, пока испанцы не прислали подкрепление, — и с Тестю осталось трое из его команды, а мы и все остальные французы стали отрываться.
— Погоди, московит, ты что-то или темнишь, или путаешь. Если так было, как ты рассказываешь, то оставлять возле тропы тебя и твоих товарищей смысла не было. Вы же что караулили? Когда испанский караван покажется, чтобы известить своих вовремя? Или зачем?
— А, ладно, ребята все свои. Мы оставались в схороне потому, что после нападения на испанский караван наши отбили больше золота и серебра, чем могли унести на себе. Ну и каждый взял сколько мог нести, а остальное зарыли в тайном месте. И нас оставили стеречь сокровища.
— Вот теперь похоже на дело. А то темнишь, темнишь…
— С тобой стемнишь, как же. А у вас, я вижу, есть ребята бывалые. — Польстил французам Федор, Впрочем, они того и стоили, так что кривить душою не пришлось. Французы заметно оживились, им похвала понравилась. А Федор продолжал:
— Один из ваших, сволочь, надрался рому и по пьянке потерял своих. Из-за него-то, сволочи, и погиб в муках капитан Тестю.
Наш отряд ушел к морю, а мы остались. Видим — прямо по тропе двое ваших несут раненого капитана. Вчера их обогнали, сегодня они нас нагнали, но Дрейка им уж не нагнать, конечно, — поэтому была договоренность, что капитан Дрейк их подождет на берегу, после того, как уверится, что с кораблями ничего неприятного не случилось. Идут, значит, бедняги ваши, шатаются — устали же, понятное дело, а подменного нету. И тут из долинки, пересекающей тропу в полукабельтове мористее, вываливает толпа испанцев с пиками и шпагами. Набросились на французов, носильщиков тут же закололи, а капитана оставили. По одежде же видно, что офицер. И тут вашего третьего выволокли из долинки. С веревкой на шее, как козла на привязи. Сначала они над ним потешались и поили ромом — руки связали за спиной, а фляжку положили в развилку веток на высоте колена от земли. Чтобы лакал, как скотина, на четвереньках стоя. И он им все рассказал, что мог рассказать. И про нашу экспедицию, и сколько здоровых в строю, и как вооружены. А главное, выложил, где зарыты сокровища!
— У-у, шваль! Все продал. И что испанцы? Выкопали? — впервые подал голос молчаливый капитан пиратов, отличающийся от остальных только тонкими — явно в недавнем прошлом холеными — узкими руками да ястребиным, жестоким, немигающим взглядом.
— То, что мог указать предатель. Но наш капитан — умница. Он никогда не «кладет яйца в одну корзину». Да и одной ямы не выкопать для полугодовой добычи всех рудников Перу. Одну яму, которую он знал, этот тип показал. Всего-то в караване было пятьдесят вьюков одного золота!
Восхищенный вздох прошелестел при этих словах Федора. Каждый, видимо, попытался прикинуть, это ж сколько раз Надо рисковать собственной шкурой, грабя корабли, чтобы взять такую богатую добычу!
А мрачный капитан сказал с неожиданной завистью:
— Какой урон папистам! Такую рану враз и не залечишь!
Федор покивал и продолжил:
— Этот ваш гад — Роже его звали, как вашего адмирала, — показал, где копать. С нашими были мароны, они так засыпали место палыми листьями и заровняли, что если заранее не знаешь, где это место — ни в жизнь не догадаешься. Никакой улики. Испанцы выкопали сокровища, удивились, что тут не все, — но где вторая яма, Роже этот не знал. Они потыкались наугад — ничего. Скорее всего, им показались подозрительными места, где или кабаны потоптали и порыли — там одичавших свиней черной испанской породы полно, или дождь прибил поросль, но на место второй нашей ямы они — спасибо маронам — так и не наткнулись.
И тогда вдруг они начали ссориться. Ну, по-испански я не так, чтобы очень, но кое-что понимаю. И понял, что половина их предлагала, поскольку найдены не все сокровища, и кроме присутствующих, никто не знает, сколько именно здесь золота, надо каждому выделить долю, как бы премию за находку клада. И тогда они заживут весело. А недостачу спишут на пиратов, даже если найдется остальная часть сокровищ. Да если и найдется — все равно этот Роже утверждает, что пираты с собой еще часть унесли. Сколько — никто не знает, так что все будет шито-крыто! По справедливости половина от найденного, не меньше, — их доля. Ведь без них казна бы и этого не увидела!
Но другие требовали скорее кинуться вдогонку пиратам, выделив часть отряда, достаточную для охраны сокровищ, и как можно скорее везти их в город: мол, родина нуждается в золоте и все такое прочее. В крайнем случае, поделить часть сокровищ можно — но только ту часть, что удастся в бою отбить у англичан и французов. Ну, спорили-спорили, разгорячились и — как обычно у испанцев — за клинки похватались. И одного — причем, судя по богатой перевязи и раззолоченному эфесу шпаги, офицера — в пылу поранили. Тут сами себя испугались, присмирели и про пленного Тестю вспомнили.
И начали его пытать. Он, как офицер, должен, мол, знать, и где остальные ямы с сокровищами, и какой дорогой пошли пираты, и их условные знаки и все такое. Раскалили кинжал и стали ковырять в его ране. «Полечить немножко» — так они это называли. Несчастный Тестю сначала ругался, потом рычал, а потом закричал. Тоненько, как раненый заяц. И все тише, тише. Потом заорал:
