Дав себе слово быть начеку, Куртегеш удалился на противоположную от стоянки пришельцев сторону поляны и устроил ложе из веток под огромной старой березой. Долгий переход и волнение сделали свое дело, и охотник незаметно для себя уснул.
Он увидел Тенгри, шагающего через горы. Грозный бог Верхнего Мира вошел в долину Козыр-агаш и остановился возле священного кедра. Вдруг в кедр ударила молния, и дерево загорелось сразу от комля до верхушки. В ярком свете пламени Тенгри увидел замершего посреди капища охотника и громовым голосом крикнул: «Вот мой ясак! Отнесите его в мои чертоги!..» Верные слуги Тенгри — Небесный Пес и Огненный Коршун — сорвались с его плеч и ринулись к Куртегешу, скаля зубы и обнажая когти, и… охотник в ужасе проснулся.
Капище было освещено светом факелов и вспышками молний, раскаты грома живо напомнили Куртегешу голос Тенгри из сна. А у статуи бога явно что-то происходило. Предчувствуя недоброе, охотник бросился туда, позабыв о запретах, но сделать ничего не успел.
Он увидел Салагая и его сына, возившихся со связанным человеком в одежде степняка, и понял, что Белый кам действительно решился провести древний обряд умиротворения бога, что молитва пробуждения уже прочитана и теперь настало время принести жертву, а лучший ясак для умиротворения — сердце врага!
Отвлекшись никогда не виданным зрелищем, Куртегеш пропустил появление в круге капища белорукого. Трусливый Майнакчи шел, не таясь, прямо к жертвенному камню, и все дальнейшее произошло очень быстро.
Майнакчи громко закричал и вскинул вверх зажатую в руках короткую железную палку с приделанным к ней куском дерева. Из палки вырвалось вдруг желтое пламя, и раздался короткий резкий гром. Ашпа, опомнившись, выхватил нож и закрыл собой отца. Но тут в круг ворвался второй белорукий с такой же грохочущей палкой, пленник сбил Салагая с ног, Ашпа тоже упал, и они оба, явно сильно напуганные, бросились бежать. А белорукие, подобрав степняка, поспешили в другую сторону.
Куртегеш так и не смог двинуться с места, пораженный случившимся. Он понял только одно: разбуженный Тенгри не получил ясак и, конечно, теперь разгневается. Обряд обязательно должен быть закончен, иначе всех причастных к нему ждет страшное возмездие. Белорукие, понятно, об этом не знают, но это их не спасет.
«Надо быстрее найти Салагая и Ашпу, — решил наконец Куртегеш. — Пусть Белый кам выскажет свою волю, и я выполню ее!..»
Глава 1
Западная Сибирь. Томск
20 июня 20… года
Говорят, что раз в пять лет надо что-либо менять в жизни — или работу, или дом, или жену.
После развода минуло аккурат пять лет. А нынче в моей успешной медицинской карьере все пошло наперекосяк. Я всерьез увлекся пару лет назад так называемой альтернативной медициной и начал потихоньку использовать ее в своей врачебной практике. Но поскольку работал я в официальном лечебном учреждении, прочно стоявшем на постулатах традиционной, то есть аллопатической, медицины, про мои «сомнительные» методы вскоре было доложено начальству. И хотя пользовался я разрешенными «нетрадиционными» методами, вердикт о моей нелояльности был вынесен.
А чуть позже началось медленное выдавливание доктора Котова из коллектива больницы — типичный прессинг, характерный для всякого профессионального сообщества, когда неугодного или просто неудобного сотрудника начинают оттирать, задвигать, лишать возможностей, вынуждая в конце концов подать заявление «по собственному желанию».
Ну, я и подал. Заявление тут же подписали, и доктора Котова не стало.
Зато буквально через месяц в еженедельнике «Городской вестник» появился новый сотрудник отдела новостей — корреспондент Дмитрий Алексеевич Котов, ваш покорный слуга.
Свой первый рабочий день на новом месте я решил начать образцово, поэтому явился в редакцию ровно без пяти минут девять.
Надо сказать, что в «Вестнике» я бывал неоднократно еще в качестве «доктора», «волшебника из больницы», «народного целителя» и прочая. В ту пору обо мне частенько писали и, как сказал наш известный сатирик, популярность моя росла, а успех падал. В конечном счете, именно эти интервью и репортажи сыграли не последнюю роль в крахе моей медицинской карьеры. Но не в моем характере было сожалеть о случившемся. Все, что ни делается — к лучшему. Эту мысль я давно сделал своим жизненным кредо.
Войдя в прохладный холл здания, где на втором этаже угнездилась бравая команда самой популярной газеты в области, я приветливо поздоровался со знакомым вахтером Флегмонычем и предъявил новенький пропуск.
— А ты к кому это в такую рань, Лексеич? — нахмурился тот.
Флегмонычем его прозвали сами же языкастые журналисты, после того как всплыла история его чудесного исцеления от тяжелейшего флегмонозного аппендицита. Вообще-то, вахтера звали Иван Флегонтович Коротких. Наполовину хант, на другую половину то ли русский, то ли поляк, он имел в результате типичную сибирскую внешность — круглое лицо, широкие скулы, слегка раскосые зеленоватые глаза, кряжистая фигура. Бывший лесной пожарник, три года назад он был уволен со службы по ранению — рухнувшее подгорелое дерево сломало ему ногу. А в прошлом году Иван Флегонтович едва не помер от острого аппендицита. Но вылечили его отнюдь не хирурги, а доктор Котов. Причем безо всякого ножа, одними лишь народными средствами. Впрочем, сей факт так и не был признан медицинскими чиновниками, а исцеление объяснили ошибкой в диагнозе, мол, то был не аппендицит, а всего лишь острый энтероколит.
Но бывший пожарник с тех пор проникся к доктору Котову глубочайшим уважением и пропускал во вверенное ему здание без дурацких формальностей. Тем более мне был непонятен теперь его вопрос.
— Ты что, Иван Флегонтыч, али не признал?
— Так ведь никого же нету в редакции, — все еще хмурясь, сообщил вахтер.
— Работаю я здесь теперь! — бодро заявил я.
Но Флегмоныч явно не разделял моего оптимизма.
— Нормальные люди так рано на работу не ходят.
Пришлось предъявить кроме пропуска еще и журналистское удостоверение.
— Излишняя бдительность иногда вредит здоровью, — произнес я загадочно и потопал на второй этаж.
Мои новые коллеги и старые знакомые в одном лице действительно заявились примерно через час. К их появлению я успел вскипятить чайник и наделать горку бутербродов из принесенных с собой сыра и ветчины, — «проставился», так сказать.
Первым в комнату ввалился вечно встрепанный и нескладный Женя Перестукин. Поздоровавшись, он несколько секунд изучал мое кулинарное творение на чайном столике, потом изрек:
— Пища уготована для тела, амброзия же укрепляет дух! Но ее-то я как раз не вижу…
— И не стыдно вам, сэр, смущать разум этого юноши? — раздался от двери исполненный сарказма голос.
Я оглянулся и сказал:
— Приветствую вас, благородный дон, в стенах сего мирского заведенья!
