Говорили, что брак Гетти Ейхелли и Кетторамы Ачуани заключен по расчету. Я бы не удивился, очень уж удобно обоим: мужу достался надежный источник качественного сырья, а жене – постоянный перекупщик дорогого товара. В любом случае не моего ума это дело. То есть было не моего, пока я не увидел, как сногсшибательная красотка Гетти стучит в дверь дома с кривой башенкой. Жемчужина еще одной коллекции господина Гаттона, – подумал я с неизвестно откуда взявшимся раздражением. И размышлял на эту тему, пока ехал к Дому у Моста, целых полчаса, по моим меркам почти вечность. Потом, конечно, стало не до того.
С повелителем кельдей в кармане и Кофиной информацией работа пошла споро. Вечером того же дня я стал обладателем целой пригоршни эльфийских монет, кои торжественно уничтожил в присутствии шефа. Умиротворенный, он укатил спать, а на мою долю досталось очередное ночное дежурство; впрочем, в кресле сэра Джуффина спится настолько лучше, чем на ходу, что я был почти счастлив.
А поутру все началось сначала. Свист спрятанной в потайном кармане монетки, конечно, изрядно меня доставал, да и скитания по унылым окраинам столицы оказались не то чтобы самой увлекательной экскурсией, но я отлично помнил, насколько хуже шли мои дела всего сутки назад, и не сетовал на судьбу. А избавившись от новой партии кельдей, решил вознаградить себя хорошим, спокойным, вдумчивым обедом – все равно где, лишь бы не в «Обжоре Бунбе», там-то в любой момент могут объявиться мои коллеги. Милые люди, кто бы спорил, но курят, дырку над ними в небе, все как один. К тому же разнообразие впечатлений требуется моему организму даже больше, чем пища.
Чего хотел, то и получил, собственно. Я имею в виду разнообразие впечатлений. А ведь трактир «Зеленый суп» выглядел как солидное, умеренно дорогое заведение. В такие ходят не веселиться, а плотно и вкусно поесть. И водят с собой не закадычных друзей и не красивых девушек, а деловых партнеров и родственников из провинции; пыль, которую при этом пускают им в глаза, имеет явственно ощутимый мучной привкус. Собственно, поэтому я и зашел в «Зеленый суп» – после утра, проведенного в трущобах, тишина, уют и благородный аромат чужих денег притягивают как магнит.
Переступив порог трактира, я застыл как вкопанный. До сих пор полагал, будто нравы зажиточных столичных обывателей мне более-менее известны. Свой суп, какого бы цвета он ни был, они поглощают тихо, сдержанно, без суеты, сохраняя (а порой внезапно обретая) достоинство, полностью сосредоточившись на этом занятии. Разговоры начинаются не раньше, чем подадут десерт, да и те – вполголоса, о погоде, королевских любовных интригах и прочих малозначительных пустяках. А вот так громко и дружно хохотать, одновременно набивая рты, давясь, плюясь и глотая, могут разве только матросы в портовом кабаке, да и то не все; Анчифина команда, к примеру, по сравнению с посетителями «Зеленого супа» – натурально принцы крови, все как один.
Обдумывая все это, я по инерции сделал несколько шагов вперед, на ходу обещая себе, что сейчас, конечно же, развернусь и отправлюсь на поиски заведения поприличнее. Но не успел приступить к исполнению этого благоразумного плана, потому что глазам моим открылось удивительное зрелище. Над барной стойкой порхал, кувыркался, переливался всеми цветами радуги и заливисто хохотал самый настоящий призрак.
Я уже говорил, что родился в начале скучных времен, в день принятия Кодекса Хрембера, а потому видел призрака впервые. И он мне понравился. Так заразительно хохотать и при жизни-то мало кому удается, по крайней мере, на трезвую голову. В мерцающей деснице привидения была зажата толстенная палка черной гугландской колбасы – заметьте, не какой-нибудь вымороченный артефакт, а вполне себе материальный предмет. Призрак, вопреки своей потусторонней природе, то и дело откусывал от материального предмета здоровенные шматы, аппетитно чавкал, ни на миг не прекращая смеяться, хорошо хоть слюной не брызгал, наглядно демонстрируя преимущество перед живыми посетителями трактира, которые, впрочем, тоже азартно жрали и заразительно хохотали, все как один, включая толстого румяного трактирщика, одетого в на удивление приличное желтое лоохи, я сам такое носил всего год назад.
Это была моя последняя относительно здравая мысль. Что произошло потом, я не то чтобы не помню – отлично помню, но объяснить совершенно не могу, даже самому себе. Себе, собственно, в первую очередь. Всем остальным я могу просто сказать, что ощутил вдруг приступ неукротимого голода и одновременно безудержного веселья. Схватил с ближайшего стола первый попавшийся кусок пирога и с наслаждением впился в него зубами. Хозяин пирога не возражал – ему было не до того, этот добрый человек стонал от хохота и одновременно что-то жевал, и я теперь тоже жевал, хохоча, только что пополам от смеха не складывался, но это, похоже, было впереди.
Не представляю, сколько времени продолжалось мое веселье. То есть теоретически знаю – примерно два с половиной часа. Говорю и сам себе не верю. Два с половиной часа жизни прошли, можно сказать, совершенно без моего участия. Я безостановочно жрал и хохоча пялился на веселого призрака, а мой аналитический аппарат при этом не просто бездействовал, а натурально отсутствовал. Ни с чем не сравнимое ощущение, пугающе похожее на счастье; собственно, это и было счастье, совершенно особая его разновидность, недоступная мне прежде.
Счастье закончилось внезапно. Я вдруг обнаружил, что стою на залитой послеполуденным солнцем улице, ничего смешного уже не происходит, и жрать, вроде, больше не хочется, скорее уж, ох, наоборот. Такой тяжести в брюхе я не испытывал ни до, ни после обеда в «Зеленом супе»; надеюсь, и не доведется.
Миг спустя я увидел, что рядом стоит сэр Кофа Йох и смотрит на меня с доброжелательным любопытством.
– Оказываться в нужное время в правильном месте ты определенно умеешь, – сказал он. – А что толково распорядиться такой удачей пока не можешь, не беда. Дело наживное. Что, тяжко теперь?
Я молча кивнул. Сэр Кофа извлек из кармана шкатулку, украшенную драгоценным умпонским перламутром, достал оттуда пилюлю, похожую на кусочек цветного стекла, протянул мне.
– Не «Кость речной крысы», конечно, но тоже ничего. Глотай, глотай, полегчает. Мне сейчас нужен помощник, а не пациент.
Я проглотил пилюлю и через несколько секунд действительно почувствовал себя если не отлично, то, во всяком случае, очень неплохо.
– Раньше лучше нашей угуландской микстуры от обжорства ничего не было, – ворчал Кофа, пока мы шли обратно в трактир. – Всего-то четырнадцатая ступень Черной магии, а нельзя! Ничего не попишешь, приходится покупать умпонское зелье. Ну, хоть что-то… – он отдал мне свою шкатулку. – Держи, сэр Мелифаро, раздашь пилюли своим товарищам по пирушке, им сейчас тоже несладко. Если будут опасаться, скажешь правду: сам такую только что проглотил и прекрасно себя чувствуешь… Эк вас всех угораздило! – и он от души расхохотался.
Слушать Кофин смех оказалось довольно неприятно. А уж о том, чтобы рассмеяться самому, мне и думать было тошно. Я до вечера даже плохонькой кривой улыбки изобразить не мог; потом, конечно, прошло, и хвала Магистрам.
