Триша только и собиралась сказать: как же, дескать, все это здорово. Но вместо этого вдруг спросила:
– А что будет потом?
– Потом, – улыбнулся Макс, – все будет ровно так же, как сейчас. Я хочу сказать, никто не заметит разницы – кроме, разве что, Франка, уж кто-кто, а он в таких вещах разбирается. И тебя, потому что я сейчас расскажу тебе одну верную примету. Когда дело будет сделано, у нашего Города появится имя. Его не придумают, не объявят во всеуслышание на специальной торжественной церемонии. И праздника по этому поводу не устроят. Потому что всем будет казаться – имя у Города было всегда. На всех картах напечатано, и в учебниках истории записано, и в старинных летописях, конечно же, значится – первое упоминание добрую тысячу лет назад, а то и больше. Причем все это будет правда. История новорожденного мира творится во все стороны сразу. Начало любой реальности следует искать не на краю времен, а где-нибудь в самом центре запутанного клубка событий – это правило. Одно из самых удивительных и прекрасных правил, по крайней мере лично я от него в восторге, как от хорошего, вовремя рассказанного анекдота. А вот тебе, похоже, оно не по вкусу. Прости, наверное, я не должен был вываливать на тебя так много за один присест. Но ты сама спросила, что будет потом.
– Что ты, мне тоже очень нравится, – замахала руками Триша. – И правило, и вообще все, что ты рассказал. Но когда я спрашивала, что потом, я имела в виду тебя.
Как ты будешь жить, когда закончишь свою работу?
– Понятия не имею, – улыбается Макс. – Видимо, долго и счастливо, как герой сказки с хорошим концом. Надеюсь, я еще не разучился быть человеком. И моя жизнь в этом качестве вовсе не закончена, а только начинается. С другой стороны, мне успело присниться великое множество самых разных снов. Если все они тоже пожелают воплотиться, плакали мои планы на прекрасное человеческое будущее. Так что я, знаешь, особо ничего и не планирую. Что будет, то будет.
Триша внезапно почувствовала такую усталость, что впору заснуть прямо на дереве. Но в постели, честно говоря, гораздо удобнее.
– Я, наверное, пойду спать, – сказала она, спрыгнув на землю.
– Самое время, – согласился Макс. – Сказку на ночь уже, считай, выслушала.
– А ведь я всего-то и хотела – намекнуть тебе, что было бы неплохо почаще звать в гости друзей, – вздохнула Триша. – И смотри, чем кончилось: узнала столько страшных тайн про все на свете, что они в меня даже не помещаются, а новых гостей так и не выпросила.
– Кто знает, может, и выпросила, – задумчиво сказал Макс ей вслед. – По крайней мере, пока мы болтали, я вспомнил, что есть на свете еще как минимум один человек, совершенно уверенный в моем безграничном могуществе.
Триша так обрадовалась, что сон слетел.
– Отправишь ему открытку? – взволнованно спросила она.
– Посмотрим, – откликнулся Макс. И, неожиданно скорчив постную рожу, строго добавил: – Если ты будешь хорошо себя вести!
– Я себя очень хорошо отведу, – пообещала Триша. – Прямо в спальню, никуда не сворачивая. Ни разу не споткнусь.
Тубурская игра
История, рассказанная сэром Нумминорихом Кутой
Вечером Триша выходит на заднее крыльцо «Кофейной гущи», чтобы проверить, как дела у маленьких упрямых растений с прозрачными листьями, вдруг пробившихся сквозь трещины в ступенях и недавно начавших цвести. Из глубины сада, скорее всего от качелей, доносятся знакомые голоса.
– И чем ты намерен заняться потом?
– Никакого «потом» не бывает, ты же знаешь. Одно бесконечное «сейчас», настоящее время. Самое настоящее. Подлинное. Я проверял. На зуб.
– Могу вообразить, как оно при этом хрустело, – смеется Шурф Лонли-Локли.
А ведь каким серьезным казался поначалу. Всех провел.
Проходит ночь, а за ней – почти целый день, и Макс стоит на пороге «Кофейной гущи», нетерпеливо притоптывая ногой, как норовистый конь, которого раззадорили приготовлениями к прогулке, но так и не вывели из конюшни. Вокруг его головы сияет ореол предвечернего солнца, которое он так удачно заслонил.
– Не в моих правилах спрашивать, куда ты собрался, – говорит Франк. – Но всего за десять минут до обеда, когда мой огненный суп уже булькает на плите и пахнет на весь квартал?! Это на тебя совсем не похоже.
Триша ничего не говорит. Она мешает заправку для супа, томящуюся на медленном огне. Деревянная ложка должна совершить ровно семьдесят два оборота по часовой стрелке; сбиться со счета никак нельзя, тогда заправка будет испорчена, а запоздавший сегодня обед, соответственно, отложен еще на четверть часа. Поэтому Трише не до разговоров. Сейчас она может только слушать, да и то вполуха.
Слушает, конечно.
– Мое дело как раз на десять минут, не больше. У Старого Сайруса погас фонарь над входом, – скороговоркой объясняет Макс. – Как ответственный демиург, я сгораю от стыда, скорблю о несовершенстве миропорядка и считаю своим долгом лично исправить технический недочет. А как добрый сосед и здравомыслящий человек, думаю, что старику не следует самому лезть на стремянку. У этой его лестницы такой злокозненный вид, что я готов спорить, она попытается уронить всякого, кто на нее заберется.
– И ты решил упасть со стремянки вместо Сайруса?
– Не стоит преувеличивать мою жертвенность. Штука в том, что я могу заменить лампочку вообще без стремянки. Я довольно длинный.
– Ладно. Тогда у тебя есть шанс успеть к обеду. Если, конечно, не полезешь чинить крышу тетушке Уши Ёши и красить забор вокруг огорода Мирки – как ответственный демиург.
– Я все же не настолько ответственный, – смеется Макс. – Думаю, лампочка станет моим первым и последним рукотворным вкладом в здешнее мироустройство. Все-таки видеть сны, а потом по рассеянности путать их с явью у меня получается куда лучше, чем хозяйничать.
И он пулей вылетает на улицу.
– А кто такой этот Старый Сайрус? – спрашивает Триша, завершив последний, самый медленный оборот деревянной ложки и убрав огонь. – Что-то не припомню такого.
– Я тоже, – кивает Франк. – Хотя вроде знаком со всеми соседями. Подозреваю, старик специально возник из небытия только потому, что Максу приспичило немедленно вкрутить лампочку, а подходящих жертв поблизости не оказалось. Ничего, скоро угомонится.
– В каком смысле – угомонится?
Так испугалась почему-то, что даже ложку на пол уронила.
– В самом что ни на есть распрекрасном, – улыбается Франк. – Просто поймет наконец, что его дело сделано, и займется чем-нибудь другим.
«Это как? Какое дело? В каком смысле сделано? И что теперь будет?» – хочет спросить Триша. Но вместо этого она просто поднимает ложку и идет ее мыть.
