Сумы с контрабандным товаром Федька оставил в зимовье: вряд ли кто сюда без большой нужды сунется. Проклятое место лучше всяких замков постережет.
Федька сел в седло, лихо заломил фуражку и выехал на дорогу.
III
У Северьки тоже свои дела. Важные. Пришел домой серьезный, молча ходил по избе. Половицы поскрипывали под его тяжелыми шагами.
— Я, отец, женюсь, видно, нынче.
От неожиданности старик сел на лавку.
— Да на ком же это ты? А меня ты спросил, окаянная душа?
Но Федоровна, забежавшая по делу, заступилась за друга крестника.
— Давно ему пора ожениться. Остепенится тогда. Ребятенки пойдут.
Отец сдался сразу. Да и сердился он для порядка больше, чтоб сын из-под родительской воли не выходил.
Оно и верно, женить парня надо. Только на что свадьбу справить? В амбаре хлеба нет. Сор да мышьи гомны. Корову разве продать…
— И кого же ты приглядел, сокол ясный? Не Устю ли у Крюковых? — Федоровна смотрит по-доброму, улыбается.
Северька согласно кивнул.
— Девка работящая. Из себя видная.
— И приданого за ней возьмешь, — сразу прикинула Федоровна. — Отец у нее теперь хорошо живет. Хозяйство, как на опаре, выросло.
Но Северьку приданое мало интересует, и он сказал об этом. Степанкина мать осталась при своем мнении.
— Молод ты еще, вот и не знаешь, чо говоришь. Без своего копыта как жить будешь? По наймам молодую жену пошлешь?
На другой день сватать Устю поехали Федоровна и сам отец Северьки. Сваты по такому случаю оделись во все лучшее, что годами лежало в сундуке и надевалось лишь по великим праздникам. На Громове — новая фуражка с желтым околышем, поблескивающие глянцем сапоги. На Федоровне — цветастая кофта из мануфактуры, что привез крестник из китайских бакалеек.
Хоть и недалеко до крюковского дома, а запрягли коней. Пусть все знают — сваты едут.
Алеха увидел подворачивающую к воротам пару лошадей, кинулся в дом, осторожно выглянул в окно.
— Так и есть, к нам.
— Чего ты, отец? — подала голос жена.
— К нам, говорю, едут. Сваты, видно.
За ситцевой занавеской звякнула об пол тарелка.
Алеха схватил валявшийся у печки хомут — он собирался шорничать, — быстро вытащил его в сени. Метнулся к столу, сделал будничное лицо, но сердце колотилось гулко и отдавало в ребра.
И тотчас скрипнула дверь.
— Здравствуйте, хозяева, принимайте гостей, — Сергей Громов первым шагнул через порог.
— Гостям мы завсегда рады, — Алеха придвинул неказистую своедельскую табуретку, но застеснялся, сел на табуретку сам, гостям указал на лавку.
Громов выбрал место против потолочной балки. Под маткой сел. Теперь уж дураку понятно — сваты.
Алеха прокашливается, ждет, что скажут гости. Хозяйка сидит тут же, глаза испуганные. Старик Громов бороду теребит, на сваху поглядывает: начинай, мол, не тяни душу.
Федоровна и сама видит смущение всех, старается занять разговорами. Про погоду, про нынешние травы, вообще про жизнь. Только все не о том. Так, по крайней мере, Сергей Георгиевич считает.
Северька сидит тут же, смотрит в пол. Багровое пламя прихлынуло к его лицу, сливается с новой красной рубашкой.
Устя из кухни не выходит, притаилась за ситцевой занавеской, ждет. Радостно Усте и стыдно чего-то.
Наконец Сергей Громов не выдерживает, против всяких правил бухает:
— Давайте поженим ребятишек. За тем и приехали. Как вы, хозяин с хозяюшкой?
Устя опрометью, ни на кого не глядя, кинулась из избы. Только дверь глухо стукнула, да в сенях уроненное ведро загремело. Северька — следом. Нашел ее в сараюшке, где обычно зимовали ягнята. Уткнувшись носом в подол, дуреха ревела. Парень осторожно погладил Устину голову. Устя всхлипнула и затихла.
— Экая ты. Глаза у тебя всегда на мокром месте.
Устя обхватила шею Северьки, притянула к себе.
— Боюсь я. Тятя задуреть может. Заупрямиться.
— Не ровней нас считает?
— Не про то говоришь ты. Не хочет он, чтоб я из дома уходила.
Северьке это новое.
— В вековухах тебя хочет оставить? Или как? Ты-то согласна за меня пойти?
— Спрашиваешь тоже, — Устя засмеялась. Не поймешь у этих баб, плачут и смеются — рядом.
Когда молодые вернулись в избу, на столе уже стоял расчатый банчок спирта. На первый взгляд, сватовство шло нормально. Старик Громов облапил за плечо Алеху, предлагал выпить. Алеха не отказывался. Отчего не выпить с хорошим человеком.
Но Федоровна сидела молча, постно поджав губы. Мужиков она явно не одобряла. Сватовство, можно сказать, не получилось. А значит, и спирт пить не ко времени.
Но мужики, видно, чувствовали неловкость и выходить из-за стола не спешили. Соблюдали приличия.
— Садись, парень, с нами, — пригласил Алеха Северьку.
Алехе не хотелось обижать сватов. Жених к новой власти близок. А власть вообще дразнить не надо.
— Я ж со всей радостью породниться с вами готов, — голос у хозяина добрый, ласковый. — Только как я Устю из дому сейчас отпущу? Николай служит. Помощница одна — Устя. Подождать надо.
Резонно, все правильно вроде говорит Алеха. Но чувствуется, не договаривает чего-то. Стыдно сидеть Северьке в крюковской избе. Нежданно-негаданно отказ получил. Одно успокаивает: Устю родительский отказ тоже не радует. Ушла она за занавеску, спряталась от гостей, молчит.
Федоровне тоже сидеть у Крюковых не хочется. Алеху она насквозь видит. Не хочет справный хозяин отдать дочь за ергу. Ерги — бедняки — всегда не в почете. Приехали бы сватать девку от хозяина, к примеру, от Силы Данилыча, отказу не было б.
Федоровна оказалась права. Да и не трудно было разгадать Алеху. Как только сваты отъехали от ворот, Алеха сказал притихшим женщинам:
— Худой бы я был отец, если бы отдал дочь в нужду. Да на Усте сейчас любой будет рад жениться.
Мать промолчала. А Устя жестковато сказала:
— Воля твоя, тятя, отдавать меня или не отдавать. Но за другого не хочу.
— Придет Николай, там видно будет, — Алеха не хочет бабьего скандалу. — Ты только, девка, сама подумай, да и мать спроси: позволит ли она тебе замуж идти без церковного венчания. Ведь Северька в комсомол записался. А такие в церковь не ходят.
Для матери такой довод важный.
— Неужто сватается, а сам без венчания хочет?
— А ты как, старая, думала?
— Да робятенки-то, будто набеганные, будто в подоле принесенные станут считаться. Крапивники, — пугается жена.
