– Дмитрий, что вы говорите! Если поступать такими м??тодами,
то это будет… вторая Чечня!
Я ответил жестко:
– Не надейтесь. Второй Чечни не будет.
В трубке наступило молчание, затем осторожный голос:
– Дмитрий, это в самом деле вы?.. Ребята здесь уверяют,
что вы, но ваш голос… вы изменились, Дмитрий.
– Ничуть, – ответил я и в самом деле подумал, что
ничуть не изменился. – Это меняются обстоятельства, дорогой Джордж. Мы
должны действовать соответствующим образом. Я и так слишком долго действовал
проповедями, в то время как вы – проповедями и кольтом. Вернее, кольтом и уж
потом проповедями. Над теми, кому удалось уцелеть. Если бы я не отдал приказ
покончить с бандформированиями… а вы еще посмотрите на подземные бункеры, что
они вырыли для долгой и затяжной войны!.. этот приказ дал бы кто-то другой. С
генеральской фуражкой на голове. Но тогда бы и вся политика стала иной…
Он хмыкнул коротко, я понял, что этот вариант для него самый
удобный – можно сразу бросить все войска в Россию, спасая там демократию. К
тому, что так рано или поздно произойдет, они уже приучили не только свой
народ, но и наших тупоголовых в уже выигранной войне фильмов, киносериалов,
компьютерных игр, где американские войска победно входят в разоренную Россию,
спасают ее от злобных заговорщиков. На этом сценаристы осторожно останавливаются,
ибо показывать то, что произойдет потом, – это взорвать Россию прямо
сейчас, да и весь мир осатанеет на США всерьез, ведь такая же судьба ждет всех,
когда войска США окончательно вступят на их земли, «спасая демократию».
Пауза длилась, он дожимал меня этим многозначительным
молчанием, и снова я сдался первым, я же не техасский ковбой, я русский
интеллигент, а русский больше всего похож на идиота, я имею в виду персонаж
одноименного романа Достоевского.
– У нас нет другого выхода, – сказал я
торопливо. – Все другие варианты… привели бы к тому же результату. Только
с большей кровью.
И снова он промолчал, я как будто на экране видел его четкую
мысль: хрен бы тебе дали выбраться из этой войны с кобызами. Международные
санкции, протесты, давление, усиленная помощь кобызам со стороны Востока:
оружием, добровольцами, золотом – все это заставило бы Россию сражаться с
предельным напряжением сил на два фронта. А России такого не выдержать, рухнула
бы сама, рассыпалась бы высохшими глиняными обломками.
– Насколько там серьезно? – спросил он наконец.
– Уже нисколько, – заверил я с некоторым
злорадством. – На этот раз, дорогой Джордж, мы учли промахи в Чечне и
Татарстане. Поджигателям конфликтов некому будет посылать оружие. А отряды
добровольцев встретят танки. Уже все решено. На этот раз мы успели.
В трубке хмыкнуло, в голосе послышалась некоторая издевка:
– В Чечне вы тоже не раз уничтожали бандформирования…
полностью! Но они откуда-то рождались снова.
– Уверяю вас, – сказал я многозначительно, –
на этот раз такого не случится.
– Тогда поздравляю вас, – сказал он, я чувствовал
по голосу, что ничуть не поверил, а генералы его спецслужб, что тоже слушают,
сейчас отдают приказы направить кобызам новые эшелоны с оружием, перевести на
счета крупных террористических организаций миллиарды долларов, чтобы те
немедленно перешли тайными дорогами в кобызский анклав. – Поздравляю с
успешным завершением операции! Надеюсь, что мирные жители совершенно не
пострадали. До свидания, господин президент!
– До свидания, – ответил я вежливо и дождался,
когда он положит трубку, как позвонивший первым. В соседней комнате Карашахин
вскочил при моем появлении, охнул, лицо у меня наверняка цвета пересохшей без
дождя земли.
– Что он такое сказал?
– Ничего нового, – ответил я хрипло, – но
намекнул, что, если мы прищемили хоть пальчик кому-то из мирных кобызов, нас
распнут.
Он стиснул челюсти, я редко видел его таким, сказал
сдавленно:
– У нас выбора не было.
– Да, – сказал я. – И мы эту реакцию знали
наперед.
– Господин президент, – проговорил он, – но у
меня плохие новости. В районе реки Волчанка мы пропустили два крупных бункера.
Похоже, кобызы как-то узнали об операции, успели уйти в укрытия, сейчас ведут
партизанскую войну.
– Долго не смогут, – сказал я без
уверенности. – Рязанщина – это не горы. Правда, в том районе охрененно
большой лес…
– Вот-вот. В войну с немцами партизаны строили такие
землянки, что карательные отряды проходили поверху, ничего не замечая. Сейчас
не землянки, а бетонные помещения на сотни бойцов!
– Боевиков.
– Простите, все верно – боевиков.
– Прочесать, – велел я. – Прочесать, не
считаясь с потерями. Если надо, перерыть весь лес на глубину ядерного взрыва,
но отыскать до того, как нахлынут телевизионщики. Иначе сразу же пойдут
репортажи про героическую борьбу кобызского народа против иноземных
угнетателей!
– А у нас как минимум отменят все международные
выставки, фестивали, Олимпиаду, это делается в одно заседание, потом засядут за
выработку мер, в чем нас прищучить еще….
– Да особо напрягаться не придется, – сказал я
невесело. – Механизм отработан… Нас, и без того не богатых, постараются
пустить по планете с нищенской сумой. А здесь, среди своих, взовьются соколами
новодворские да ковалевские… И стрелять их нельзя.
Он вежливо поинтересовался:
– Почему? Если уж принят вариант «Сулла»…
– Я сам недавно был Новодворским, – ответил
я. – И Ковалевским. А ведь не враг же был, не враг… Так что давайте к
стенке только карманников, вне зависимости от их калибра, а не идейных
противников. Идейные еще могут стать нашими, карманники – никогда.
Глава 5
Кремль мне казался островом, на который обрушились тайфуны и
цунами со всех сторон сразу. Заговорили даже о военном перевороте, причем в
качестве военного диктатора кивали в мою сторону. Демократическая пресса
подняла такой постыдный вой, что я начал стыдиться своей принадлежности к
демократам. Причем аргументов я не увидел, только рабское желание быть на
стороне сильного, то есть там, где США.
Сигуранцев появлялся ненадолго, исчезал, ему приходилось
заново перестраивать всю систему, почти на корню уничтоженную прошлым
правительством даже не демократов, а чего-то настолько стыдного в роли
правительства России, что во всех учебниках навеки останется позорнейшим
пятном.
Карашахин тщательно отслеживал все отклики на ситуацию в
Рязанщине. На фоне кровавого уничтожения целого анклава отошли на второй план
структурные изменения в политике, вся Европа говорила и возмущалась только
историей с уничтожением кобызов.
– Господин президент, – сказал он многозначительно, –
а все-таки реакция не столь уж… Не совсем уж!
