Он ответил слабой улыбкой:
– А вдруг найдется и там свой Джонсон?
– Увы, на случай надеются только слабые, – сказал
я со вздохом. – Значит, у нас от двух до пяти месяцев?
В его запавших глазах мелькнуло уважение.
– Весьма точная оценка. Если президент возжелает
действовать без одобрения конгресса, понадобится два месяца. Это чтобы либо
подвести эскадру с авианосцем и десантными кораблями, либо подготовиться к
броску с военных баз Германии. Вопреки распространенному мнению даже силы
быстрого реагирования не реагируют… быстро. Это не десяток коммандос выбросить
с воздуха. В какой бы мы глубокой яме ни сидели, но перемолоть в состоянии не
одну чужеземную армию. Это не Чечня, где мало кто хочет воевать: кому-то неловко
вести боевые действия в самой же России, кто-то им даже сочувствует… Так что
скорее пять, чем два.
– Остановимся на трех, – сказал я с
горечью. – Не так уж и много у нас времени. Тем более что, когда такая
огромная машина запущена, ее уже не остановить. Если эскадра пересечет половину
океана, то найдут причины, чтобы не возвращаться, а все-таки нанести удар…
Он помалкивал, глаза поблескивали. Как мне показалось, с
глубоким сочувствием.
– Где народ? – спросил я.
Павлов удивился:
– Где и надлежит быть! Разбежались по своим
министерствам и ведомствам. Вы их загрузили наконец-то работой, а то сидели
здесь и лясы точили, как в курилке. А сейчас до полуночи засиживаются. Каганов
так и вовсе приладился спать на диване, чтобы не терять время на дорогу. Перестраивает
работу на тоталитарный режим…
Я поморщился:
– Глеб Борисович, хоть вы-то не тычьте в глаза.
– Да я шучу, – сказал он быстро и виновато. –
Не думал, что у вас это такой больной пунктик. Хотя Каганов находит в этом
больше плюсов, чем минусов. Но только если власть в самом деле будет крепка.
Демократична, но крепка…
– Кто-то сказал, что демократия с элементами
тоталитаризма все равно что запор с элементами поноса.
Он весело расхохотался:
– Господин президент, вы же прекрасно знаете цену этим остроумностям!
Как и то, на какую аудиторию они рассчитаны. Если звучит ярко и красиво, то
девяносто девять процентов населения тут же запоминают и усваивают. Бездумно,
как попугаи! И с удовольствием повторяют, как свое собственное, красуясь в
разговорах. Чужое остроумие, массами распространяемое емэйлами, уже с успехам
заменило в обществе простое умие. Это прекрасно, так этим быдлом легче
управлять! Тупой человечек, считая себя интеллигентным и умным, раз он понимает
такие шуточки, пойдет в любую сторону, в какое дерьмо ни направь, и будет
искренне полагать, что это и есть его собственный выбор! А то, что рядом идут
стада, марширующие с ним в ногу… что ж, просто совпало!
Я сказал с отвращением:
– Ну вы и политик… Как вы людей не любите, Глеб
Борисович!
Его глаза внезапно стали серьезными.
– В том вся и беда, что я их, гадов, люблю. Поубивал
бы, сволочей, за их художества, но понимаю их, понимаю… Потому говорю вслед за
пророком, прости им, Боже, не ведают, придурки, что творят. Не убивай, мы сами
их выборочно, а то твои масштабы зачисток… гм… чересчур. То Содом и Гоморра, то
зажравшуюся Юсу тех времен под воду, а то и вовсе всемирные потопы… Это ж
сколько собак перетопло, а их-то зачем?
Заглянул Карашахин, на стол передо мной опустился листок с
самыми срочными делами. Похоже, нумерация уходит и на другую сторону, на
Павлова взглянул хмуро, тот смотрел прямо перед собой, то ли между ними
пробежала черная кошка, то ли успели осточертеть друг другу, а еще через минуту
Ксения принесла кофе и бутерброд.
Я кивнул на Павлова:
– Если ему желудок позволит, принеси и ему. Но с
молоком. И без сахара!
Павлов обиделся:
– А мне почему без сахара?
– Вредно, – объяснил я. – Так говорят.
Пришел Каганов с докладом, что успел сделать, что делает, а
на что нужны дополнительные указания, инструкции и высочайшее одобрение. На его
лице читалась опаска, что половину прожектов я заверну, демократ же все-таки,
хоть и начинающий понимать преимущества тоталитаризма, однако я, к его
ликованию, даже усилил ряд позиций, ибо это тоталитаризм держит себя в узких
рамках, а настоящая демократия может позволить себе все, даже те методы,
которые противники обзывают фашистскими, на то она и демократия, что не боится
столкновения идей, а если боится и запрещает всякие фашизмы, коммунизмы,
нацизмы – то такой строй должен именоваться уже не демократией, а как-то иначе…
Каганов, не дыша, дождался, когда я подписал распоряжения по
перестройке подотчетных ему ведомств. Взгляд с надеждой скользил за моей
перьевой ручкой, а когда я поставил росчерк на последней странице, из груди
вырвался вздох:
– Фу-у, теперь я займусь по всей программе! А то все по
краешку, по краешку… Дмитрий Дмитриевич, простите за откровенность, но вы
становитесь крупным деятелем…
Я слабо усмехнулся:
– Ну, такую правду-матку вы можете мне резать прямо в
глаза в любое время.
Он запротестовал:
– Да я честно! Просто многие из нас уже видели выход,
но никто не осмеливался не то что пальцем шелохнуть – пикнуть не смели! Даже
подумать страшно, это ж кем только назовут! А вы взяли и сделали. В этом и есть
отличие крупного деятеля от… прочих умничающих.
– Да ладно вам.
Он потоптался у стола, все еще не решаясь уходить, хотя по
протоколу пора убираться из кабинета, у президента страны день расчерчен по
минутам.
– Дмитрий Дмитриевич, – сказал наконец
нерешительно, – и все же надо учесть ошибки предшественников.
– Каких? – спросил я.
– Строителей коммунизма.
Я отмахнулся:
– Шутите? Они строили, а я только стараюсь удержать
страну от растаскивания по кускам.
– Но у них тоже власть была в руках вся, – подчеркнул
Каганов. – Но удержать ее не смогли.
– Была война, – ответил я просто. Каганов смотрел
непонимающим взором, я пояснил со вздохом: – Шла третья мировая война, но у нас
ее не замечали. Как перед Второй наши генералы по старинке еще готовили кавалерию…
помните, наши казаки мчались с саблями в руках на немецкие танки?.. так и
третью все представляли в виде запущенных навстречу друг другу
межконтинентальных ракет с ядерными боеголовками. А она уже шла…
Его глаза оставались круглыми, я умолк, чувствуя тоску и
тяжесть в груди. Если даже он не понимает, то откуда понять простым людям, что
треть жизни работают, треть спят, а оставшейся жизни едва хватает, чтобы
кое-как управляться с мириадами житейских мелочей?
