– Что Белоруссия?
– Белоруссия резко отказала, несмотря на предложение
конгресса США дать ей безвозмездную ссуду в размере двадцати семи миллиардов
долларов.
– Уф, хоть одна страна не продалась. Ладно, нам
остается только держаться. И надеяться.
– На что?
Я пожал плечами:
– Будь я религиозным или хотя бы прикидывающимся им,
сказал бы: на Божью волю.
Он помрачнел.
– Значит, у нас нет других ресурсов?
– Вы знаете сами. У нас слабая надежда только на то,
что Юса ошалела от успехов, откусывает куски все больше и… подавится.
Он спросил с невеселым сарказмом:
– Сама? Раньше мы могли сокрушить ее своими руками.
– Я реалист, – ответил я. – Сейчас мы не
справимся даже с Верхней Вольтой. Да, Юса рухнет от груза собственных проблем.
Она всегда жила, как животное, сиюминутными интересами и сейчас так живет. Для
животного это нормально, для человека – чревато, а для общества – неизбежная
гибель.
Я повернулся к телеэкранам, там все та же Москва, спокойная
в своей привычной суетливости, так же снуют автомобили, протискиваются
большегрузные автобусы, масса народа втискивается в широкие подземные норы, из
других выплескиваются такие же массы, тут же разбегаются во все стороны к
автобусам, троллейбусам, маршруткам, такси. Немногие торопятся сразу же к
распахнутым дверям супермаркетов: возле любого выхода из метро множество
торговых точек разного калибра…
Не сообразили еще, мелькнула мысль, что происходит? Или
какой-то особый день, что еще не поняли, что где-то льется кровь, горят дома,
танки проносятся через поля и сады, разносят строения, под гусеницами гибнут
люди, в основном – женщины и дети, мужчины сражаются с оружием в руках… И что
скоро у нас будет такое же точно.
Внутри пошел распространяться холод, словно в груди
образовалась дыра, в которую заглянул космос. Нет, люди смотрят новости. Видят
разрушенные дома, окровавленные тела, обмениваются впечатлениями, не забывая
досаливать суп, добавлять сметанки или майонеза, с удовольствием едят, смотрят,
а когда надоедает, переключают на футбол или ток-шоу…
Произошло намного более страшное, чем просто не поняли.
Геннадий, шофер, смотрел вопросительно, я махнул рукой:
– Домой, Гена. Выходные надо проводить с семьей.
Телохранитель распахнул передо мной дверцу, изнутри пахнуло
покоем и безопасностью. Я со вздохом облегчения вдвинулся в салон, сиденье
дружески обхватило мое седалище и подставило под спину добавочные валики в тех
местах, где у меня прогиб позвоночника, не то лордоз, не то сколиоз, а то и
вовсе ишиас.
Мимо проехал один черный лимузин, другой, но раньше всех из
ворот Кремля выметнулись машины с мигалками. Сейчас там впереди по всему пути
следования президентского кортежа уже перекрывают движение. Нехорошо, конечно,
ради моих удобств ограничивают столько людей, не привык и уже не привыкну, но,
с другой стороны, все-таки приятно, нечего прикидываться тряпочкой. Теперь,
после семи лет такой езды, уже озверею от множества светофоров, не говоря уже о
пробках. Да и ребята из службы безопасности начнут массами увольняться: если
президент начнет останавливаться на каждом перекрестке, его шкура будет стоить
дешевле бараньей.
Глава 10
Моя дача, как я называю по привычке президентский особняк,
расположилась в уютном сосновом лесу. Медики говорят, что очень здоровом
фитонцидами, а служба охраны довольна тем, что такой лес просматривается
насквозь, все стволы ровные, как телеграфные столбы, любое отклонение заметно
сразу.
За высоченным забором видна только крыша, а когда ворота
распахнулись, открылся вид на дивной красоты лужайку. Здание на той стороне, к
нему широкая дорожка, везде пусто, только темные глаза телекамер следят за
каждым движением. Да еще, как я это уже знал, стволы крупнокалиберных пулеметов
замаскированы и управляются хитрой автоматикой. Крупнокалиберных потому, что
пули из простых автоматов, как вежливо объяснил Крамар, уже не пробивают
современные бронежилеты. Есть и еще разные охранные штуки, добавил он, но не
дело президента вникать в такие мелочи.
На крыльце показались Антон, Димка, Анфиска – мои внуки и
внучки. Самая младшая, Оленька, ринулась навстречу, растопырив ручонки и визжа
от счастья. У меня не очень удачные дети, в смысле, чересчур интеллигентные,
что значит – каждый по три раза женат или замужем, всякий раз оставляли своим
половинам квартиры, начинали заново, из гордости помощи не просили, да я и не
предлагал, пахали, заново строили карьерки, снова ошибались, страдали,
терзались, зато внуки и внучки от всех этих браков получились здоровые,
крепенькие и умненькие. Моя Людмила собирала их под свое крылышко, счастливо
вошла в роль бабушки, квохтала и распускала крылья, укрывая их от дождя, ветра
и даже солнечного света.
– Ну, здравствуй, – сказал я, приседая. Оленька
налетела с разбегу, обхватила за шею, по ступенькам я уже поднимался, держа ее
на руках. – Ты поправилась за неделю!
В дверях появилась Людмила, глаза ее с любовью и тревогой
провели по моему лицу ласковым взглядом. Я ощутил теплоту.
– Оленька, – велела она, – слезай. Дедушке
тяжело.
– Да не тяжело мне, – ответил я.
– Не прикидывайся, – сказала она невесело. Глаза
ее заблестели. – Мне Глеб Остапович все рассказал.
– Да плюнь, – отмахнулся я. – Что эти врачи
понимают!
– Понимают, – возразила она все так же
печально. – Теперь медицина ого-го!.. Да и у нас дом – полная чаша. Теперь
бы только жить да жить…
На веранде уже накрыт стол, оттуда навстречу выметнулся Дик,
помесь далматинца с ротвейлером, я опустил Оленьку на пол, она ухватила Дика за
холку, повисла с радостным визгом. Дик осторожно потащил ее наружу.
– Наконец ты можешь забыть о своем
президентстве, – сказала Людмила с укором. – Отдохнуть, расслабиться…
Я улыбнулся виновато:
– Прости, но мне на отдых разве что полтора часа. Я
пригласил Забайкальца и силовиков, нужно кое-что успеть утрясти и принять
решения еще до начала рабочей недели.
– О господи! – воскликнула она.
– Извини, – повторил я. – Если хочешь, то по
окончании президентского срока я не пойду ни на какую кафедру, просто заживу
пенсионером. А что, это же, наверное, здорово: выращивать розы. Или капусту.
Ее лицо осветилось, словно там внутри загорелась не свеча, а
целая люстра.
– Правда? Я давно об этом мечтала. А то вижу тебя раз в
неделю… Уж не пойму, то ли ты в изоляторе строгого заключения, то ли я?
– Издержки профессии, – объяснил я. – Вернее,
должности. Потом, когда все кончится, мы с тобой поездим по свету без всякой
охраны. И не только по соседям, но и вообще… по всяким там Египтам, где ты так
хотела побывать.
