Каганов предложил:
– А давайте придумаем новое название Гнилому Болоту? У
меня тут пара подходящих вертится… Николай Степанович, не смотрите зверем, я
вас боюсь, пра-ативный!.. Все наши заслуги забудутся, а вот поменянное имя
останется.
– Идите вы, – предложил Окунев.
– Куда?
– Навстречу пожеланиям трудящихся, – угрюмо
произнес Окунев. – Вы уже переназвали нефтедоллар бензобаксом, достаточно.
Господин президент, мы больше всех запоздали с реформой военного дела…
Новодворский сказал раздраженно:
– Кому сейчас нужны военные? США берут на себя тяжелую
и дорогостоящую миссию по поддержанию мира во всех регионах планеты. Радоваться
надо! Они вон за нас Афганистан утихомирили. Вам на пенсию еще не рано?.. Тогда
подберем подходящую для вас работу… Ну, соответствующую вашим данным. Русские
не способны ни к чему, кроме пьянства и свинства, это однозначно сказал еще
Сергей Адамович Ковалев – совесть нации!
– И еще сказал, – мрачно буркнул Громов, –
что у нас преступный режим. Вот уже тысячу лет с момента прихода Рюрика. И до
того времени тоже был, потому что – русские свиньи, как же иначе? Так что
давайте приступим.
Новодворский обогнул стол, я слышал, как в спину пахнуло
мясомолочным теплом от его демократически раздобревшей туши.
– Господин президент, – произнес он у меня над
ухом, – обращаю ваше внимание, что на Арбате снова замечены люди,
продававшие «Майн кампф». Я настоятельно требую ужесточить меры по борьбе с
русским фашизмом, русским шовинизмом и русским нацизмом! Весь мир и все
прогрессивное человечество не можут допустить, чтобы…
Боль в висках стала сильнее. Нажим демократов становится все
мощнее, когда-то они меня дожмут, ведь я сам избран от демократов, я демократ
от ушей до пят, сдамся и подпишу приказ о полном запрете издания и
распространения литературы, в любой форме связанной с пропагандой… гм… но
всякий раз останавливает, что стоит только начать, а там останавливаться
трудно, стоит только внести в список труды Гитлера и Ленина, как требуют
демократы, как лист начнет расширяться, это неизбежно, потому что Гитлера и
Ленина не отделяет от других мыслителей и политиков непреодолимая пропасть,
всегда найдутся почти такие же, как Гитлер, только чуть-чуть демократичнее,
всего на миллиметр ближе, их тоже придется внести, а затем и тех, кто рядом с
этими, нововнесенными…
Смотрят в ожидании ответа. Я собрался с силами и,
преодолевая боль в висках, что начала расползаться на лобные доли, произнес как
можно тверже:
– Запретами только подчеркнем их силу, их влияние. Если
уж демократия, то всякое мнение может быть произнесено вслух. Кто это из вас
твердит, что готов отдать жизнь, чтобы даже мнение противника было высказано?
Убийло сказал ехидно:
– Да есть тут один…
Окунев хмыкнул:
– Только он всякий раз добавляет: если это не мнение
фашиста, коммуниста или конкурента.
Я закончил, держа голос на том уровне, чтобы не дрогнул,
выдавая мою слабость:
– Не нравятся идеи Гитлера? Постарайтесь опровергнуть.
Запреты – признание в слабости!
Сигуранцев взглянул на меня пристально.
– А мы, – спросил он негромко, – сильные?
Я огрызнулся:
– Надеюсь.
Он медленно кивнул, все еще не спуская с меня взгляда.
– Я тоже надеюсь, – сказал он со значением.
Каганов вздохнул, заговорил плачущим голосом:
– Ну что вы о каких-то фашистах?.. Ну чем они вам так
интересны? Тут о деньгах речь, а вы – о фашистах. Точно – русские, даже деньги
вас не заводят, о политике готовы и в постели, ну точно поляки… Я прошу
обратить внимание на недостаточное финансирование науки. Добавить надо совсем
крохи, но надо! Меньше, чем спроектировать и построить один-единственный боевой
самолет.
Я вздохнул:
– Глубокие бреши в бюджете могут оставить и мелкие
расходы. К сожалению, к нам опыт пришел вместе с долгами. Вы забываете, что
Россия взяла на себя долг всего СССР, в то время как бывшим республикам
остались выстроенные на их территориях заводы, фабрики, аэродромы, склады,
дороги… Сколько в этом году нам платить? Если бросить всю сумму не только на
выплату процентов, но и на уменьшение общей суммы…
Окунев запротестовал:
– Народ этого просто не заметит, Дмитрий Дмитриевич!..
А вот если поставите десяток пивных ларьков – оценят и проголосуют. Ну, за вас
уже не получится, так хоть за человека, которого порекомендуете.
– Вы на глазах уходите из лагеря демократов, –
заметил я. – Что это с вами? Значит, вопрос стоит так: поступить на благо
страны, но народ не заметит и не оценит, или же устроить цирк с раздачей
бесплатных пряников на миллион долларов, а остальные девятьсот рассовать по
карманам?
– Хорошо бы, – сказал Каганов, – да куда
столько? И так карманы рвутся: насовали туда уже столько, в Швейцарии банков не
хватает.
Сигуранцев предложил ровным голосом:
– Может быть, перекурим? Никотиновое голодание приводит
к алкогольному обжорству. Лев Николаевич, может быть, покурите с нами? Вдруг
врачи брешут про каплю никотина?
Босенко сказал язвительно:
– Не шутите с куревом. Одна капля никотина, и нам искать
другого министра обороны…
Окунев взглянул без приязни, буркнул:
– Капля никотина yбивает лошадь, а капля Fairy yбивает
жиpного хряка.
Каганов сказал примирительно:
– Если капля никотина убивает лошадь, то сколько же во
мне лошадиных сил? Эх, уговорили… Пить – вредно, курить – противно, а помереть
в таком бардаке здоровым – жалко. Как насчет перекура, Дмитрий Дмитриевич?
Я покачал головой:
– Я взял себе за правило никогда не курить больше одной
сигары одновременно. А потом и вовсе бросил. Всем курящим придется выйти за
территорию Кремля, здесь, как вы помните, уже не курят. Идите-идите!..
Оставшиеся распределят деньги… справедливо.
Ксения принесла кофе, а потом, глядя на осунувшиеся толстые
морды, вздохнула сочувствующе, минут через десять появилась с кучей
бутербродов.
Новодворский замер, прислушался, все повернули головы к
экрану. Каганов добавил звук, из огромного дисплея в комнату, казалось, летели
обломки взорванных автомобилей, окровавленные куски тел, взволнованный голос
сообщил, что в штате Колорадо исламскими экстремистами взорван автомобиль возле
школы, погибло восемь человек, девятнадцать ранены.
Появилось хорошенькое кукольное личико телеведущей, она
затараторила быстро-быстро, волнуясь пышной грудью и закатывая крупные глаза
небесно-голубого цвета:
