– Не сунутся вот так прямо, как в Ираке, –
согласился я. – Но давление, которое ощущаем и сейчас, резко усилится.
Начнется мощная кампания обвинений… ну, в массовом геноциде, нарушении свобод,
постараются так нас обгадить в глазах всего мира, чтобы мы не смели даже
протянуть руку к ядерной кнопке.
Громов коротко хохотнул:
– Ядерное оружие – не оружие войны, а оружие
сдерживания. Напоминание, что это – крайняя мера. Так вот должны знать, что мы,
русские, достаточно безбашенные, чтобы одним ударом опустить весь Американский
континент, как Бог опустил Атлантиду. Зато, мол, глобальное потепление поможет
легче перенести ядерную зиму! Я уже поручил Генштабу подумать над новой
доктриной… но о ней доложу, когда завершим перевод на… некую автоматизацию.
Уверяю вас, все будет завершено за пару недель.
У Новодворского вытянулись уши, даже лицо, как
пластилиновое, сузилось и подалось в мою сторону.
– Что за доктрина?.. Как можно ее принимать, не обсудив
в Госдуме? Без всенародного одобрения всего народа?
– Простого народа, – буркнул Сигуранцев.
Новодворский от волнения даже не уловил издевки, сказал
горячо:
– Да-да, а вот в этом вы правы, абсолютно правы! Как
можно без изъявления воли всего простого народа?
Каганов сказал утешающее:
– Ну, чего вы так, сами же говорите, что у нас все
через задницу!
Новодворский мягко укорил:
– Вы же интеллигент, господин Каганов, в отличие от
этих… ну, этих! Надо говорить, что у нас страна нетрадиционной ориентации.
Шандырин сказал злобно:
– А вот шиш вам. Уже и всю страну в демократы записали?
А вы случаем не смотрели вчерашние результаты опроса населения отношения к
демократии: послать на… – сорок три процента, послать к… – тридцать
один процент, послать в… – семнадцать процентов, а не определились, куда
послать вас, – всего девять процентов!
Сигуранцев остановился за его спиной, дружески похлопал по
плечу.
– Страна у нас многонациональная, – сказал он
убеждающе. – Вот даже Мокашев и то немного Альберт, а ты хочешь всех под
одну гребенку? Терроризм или фашизм не имеют национальности, когда говорят о
чеченах, арабах или еще о ком-то, но когда заходит речь о русских, то «русский
фашизм» скоро начнут писать слитно. Да и вообще слово «русский» – очень удобное
прилагательное, чтобы демократы к нему цепляли всякие гадости.
– А что, – огрызнулся Новодворский, – есть
предложение чем-то заменить?
Он хохотнул, а Шандырин сказал зло:
– Да знаю-знаю, чем бы вы хотели заменить… А если лучше
– вообще вытереть его из всех словарей.
– Вы сами его заменяли, – ответил Новодворский
обвиняющее. – Забыли «советский»?
Они снова обратили взоры в мою сторону, я вытащил таблетку
анальгина, проглотил, потом подумал и добавил еще одну, в черепе нарастает
боль, сказал устало:
– По старинке все еще мямлят: «Если ударят по правой,
подставь левую», но уже всяк понимает, что это не только не жизненно, но и
аморально, ибо поощряет ударившего. Сейчас если тебя вот так по щеке, то всяк
считает, что надо в ответ садануть так, чтобы зубы разлетелись веером. Лучше всего
даже не кулаком, а бейсбольной битой, по-русски – монтировкой. А то и догнать,
ногой в поясницу так, чтобы позвоночник хрустнул, а потом еще и попрыгать на
обездвиженном теле.
Новодворский пробормотал озадаченно:
– Это уж чересчур…
– Но то, чтоб зубы веером, – спросил я, – вы
не против? То-то. А ведь даже это неадекватно. Подумаешь, всего-то простая
пощечина! Но – пришел мир жестокости. Или время жестокости. Кого сейчас
удивляют постоянные взрывы бомб в жилых кварталах или бомбежки с самолетов? И
аппетита никому не портит. Сидишь так это за ужином, перед тобой на экране
террористы взрывают кафе с толстыми юсовцами, юсовцы в ответ засыпают лагерь
беженцев бомбами массового уничтожения, мы видим в цвете и с шикарным
стереозвуком, как вместе с террористами разносит в клочья сотни женщин и детей…
и со смаком кушаем жареную курицу, запиваем вином или боржоми, потом на экране
появляются кадры взорванного школьного автобуса, и мы под вкушание горячих
жареных блинчиков с мясом смотрим, как вытаскивают окровавленные детские тела…
Пришел другой мир, а мы все еще мямлим старые доктрины!
Я сам удивился горечи, что прозвучала в моих словах. Все
молчали, смотрели на меня с удивлением и тревогой. Сигуранцев сказал негромко:
– Господин президент… вы никогда так раньше не говорили!
– У меня никогда так не трещала голова, –
огрызнулся я.
Призрачной тенью появился Карашахин, даже не появился, а
возник, я ощутил его лишь по листку бумаги, что опустился передо мной на стол.
– Самые последние данные по Рязанской области, –
прошелестел над ухом серый вкрадчивый голос. – Прежде чем принести, я сам
просмотрел их очень внимательно. Запросил добавочные данные и еще раз
перепроверил по другим источникам.
– Заслуживающим доверия? – спросил я.
– Заслуживающим, заслуживающим, – ответил он тихо
и ровно, но мне почудилась не то насмешка, не то угроза. – Разве я не
сказал, что перепроверил?
– Людям нужно доверять, – сказал я, – как
говаривал великий вождь, но… перепроверять.
Никто не улыбнулся шутке, острить еще рано, это
позволительно ближе к концу трудного заседания, все смотрят с ожиданием. Я
быстро просматривал текст, а Карашахин спросил чуть громче, явно рассчитывая и
на чуткие уши моей команды:
– На этот раз, похоже, вам все-таки придется… что-то
предпринимать по Рязанской области.
Я поморщился, мало мне этой головной боли, еще полчаса
терпеть, пока анальгин притупит, поинтересовался:
– И до чего договорились тамошние экстремисты? Пока не
вижу никакой зацепки для тревоги.
Карашахин сказал настойчиво:
– Господин президент, раскройте глаза. Это говорят уже
не экстремисты. Губернатор Рязанской области пообещал рассмотреть вопрос о
возможности референдума по своей области.
Я сказал с раздражением:
– Они что, с ума посходили?
– Нет, господин президент, – ответил Босенко очень
серьезно. – Там очень здравомыслящие политики. Правда, это сказано на
охоте, в подпитии, но корреспонденты уже разнесли его слова по местному
телевидению. Пошли слухи. Возможно, это провокация. Возможно, пробный камешек,
чтобы проверить нашу реакцию. Вполне вероятно, полагают, что у нас не хватит
воли стукнуть кулаком по столу.
Я покачал головой:
– Нет, Игнат Соломонович, об этом не может быть и речи.
Никакого стучания кулаком. Меня избрали президентом не для этого… Более того,
меня избрали из пятерых кандидатов именно потому, что я все-таки приверженец
потерявшей в последнее время популярность политкорректности. Все-таки
большинство в моей стране верит в торжество… ладно, может быть, даже не в
торжество, но зато верит в справедливость идеалов добрососедства и в порядочность!
