Он вздохнул, отступил, взор его погас. Я чувствовал душевный
подъем, в груди защипало, а сердце застучало чаще. Мы должны выстоять против
разгула насилия в этом мире. Мы верим в гуманность, мы верим, что мир охватило
временное легкое умопомешательство, верим, что все пройдет, и человечество
устыдится вспышек раздражения, насилия,
– Я еще понимаю тревогу приморцев, – сказал
я, – на земли которых нелегально переселяются корейцы и вьетнамцы.
Понимаю, хоть и с трудом. Действительно, корейцы и вьетнамцы – крупные нации…
Громов бросил с усмешкой:
– А для наших они все – китайцы…
Я кивнул:
– Вы правы, для простого человека это все китайцы. А
этот простой человек слышал, что китайцев не то миллиард, не то сто триллионов,
словом, вот возьмут и двинутся всей массой!.. Это еще понятно, хотя китайцев
как раз среди переселенцев меньше всего. Но кобызы… не понимаю! Даже если
выселятся из Узбекистана все до последнего человека, а там их осталось не
больше сорока тысяч, и тогда на огромной Рязанщине ничто не изменится. Как было
пять русских к одному кобызу, так и останется.
Павлов сказал осторожно:
– Я уже говорил, это сейчас пять к одному.
– Вы хотите сказать…
Он ощутил ловушку, но отступать не стал, твердо встретил мой
пронизывающий взгляд.
– Да, я хочу сказать и говорю, что через двадцать лет
их будет один к одному. А через двадцать пять – они станут абсолютным
большинством, что имеет право вводить свои местные законы…
Я покачал головой:
– Вы хорошо знаете математику, это прекрасно. Даже не
математику, а арифметику. Но арифметика неприменима в жизни, увы… Или к
счастью. К жизни даже высшая математика неприменима, дорогой Глеб Борисович!..
Или вы не учитываете два чисто человеческих фактора: либо рождаемость в
следующем поколении не просто замедлится, а упадет до среднерязанской, то есть
у кобызов будет один ребенок на семью, либо же эти дети уже будут чувствовать
себя русскими, говорить и дома на русском языке, а язык кобызов уйдет,
забудется. Но, скорее всего, произойдет и то, и другое. Через двадцать лет в
семьях молодых кобызов будет по одному ребенку, что будет считать себя русским
и говорить на русском!
Павлов покачал головой:
– Нам бы ваш оптимизм.
Я спросил в упор:
– А что, мои прогнозы до сих пор не оправдывались?
– Оправдывались, – согласился он. – Но то
ваши прогнозы.
– А это что, говорю не я?
Он снова покачал головой:
– Нет. Это я слышу уже давно из-за бугра. Совпало ваше
мнение… или же повторяете – не знаю.
– Благодарю за откровенность, Глеб Борисович, –
сказал я. – Я вас тоже просто обожаю.
Подошло время обеда, но никто не поглядывал на дверь, все
еще расслабленные, как после бани. В глазах то и дело проскальзывают огоньки
сожаления: эх, если бы этот довод всплыл на полчаса раньше, можно бы отхватить
для своей отрасли ломоть пирога побольше… Окунев жрал бутерброды, жрал
демонстративно, со злорадством поглядывая на тощего Сигуранцева, что бережет
фигуру и каждую морковку взвешивает на аптечных весах, высчитывая калорийность.
Сигуранцев некоторое время размышлял, взгляд становился
отстраненным, будто прислушивался к внутреннему голосу, наконец проговорил
негромко, но тем тоном, который заставляет к себе прислушиваться:
– Я с вами не согласен, господин президент. В смысле,
насчет сокращении рождаемости. То мы, а то – кобызы.
– Еще бы, – ответил я с сарказмом. – Ведь я –
сраный демократ! Ладно-ладно, не двигайте бровями, я вас все равно ценю и
уважаю, а на прозвища, которыми вы меня увешиваете за моей спиной, не обращаю
внимания. Именно потому, что демократ. Фашист вас бы уже отвел в Тауэр да
спросил бы с пристрастием: кто платит за такой неслыханный по наглости подрыв
величия страны – юсовцы, арабы или китайцы?.. Но я демократ, потому, хоть мне
ваши клички… э-э… мои клички с вашей легкой руки не совсем ндравятся, но вас
вешать все-таки не стану. И даже объясню, для вас – на пальцах, что сокращение
рождаемости у человека – естественный процесс. Чем больше развит вид, тем
меньше детенышей. Селедка мечет миллионы икринок, если бы все выживали, через
пять лет мы карабкались бы по горам сельди. У развитых млекопитающих счет детям
уже идет на единицы. У человека еще и длительное воспитание…
Сигуранцев сказал довольно:
– Селедка мечет миллионы, кобызы – десяток, русские –
единицы. Что ж, тенденция…
Громов с готовностью хохотнул. Я сказал тем же покровительственным
тоном:
– Причина понятна: более развитый мозг приходится
доращивать уже после рождения, а заодно и развивать. Чтобы освоить окружающий
мир, уже мало развитого мозга, надо еще и уделять воспитанию ребенка все больше
внимания и заботы. В элитных воинских частях на обучение одного солдата
расходуется столько средств, сколько в простых частях на роту, верно? Зато
такие коммандос пригодны к операциям, где не потянет целая дивизия простой
портяночной пехоты. Так и ребенок, в которого вложили больше средств, способен
решать более сложные задачи, подняться на более высокую ступеньку в обществе.
Вот и вкладывают родители все, что могут оторвать от себя… Но даже зажиточные
люди, что могут оторвать больше денег, не могут оторвать больше времени, ибо с
каждым ребенком надо разговаривать, обучать, развивать, внимательно следить за
ним, поправлять, подталкивать в нужном направлении. Понятно, что на десять
детей, как у кобызов сейчас или у русских сто лет назад, внимания не хватит. К
тому же сейчас обычно оба родителя работают!
Забайкалец слушал внимательно, в отличие от Агутина и
Убийло, те перешептывались, изредка бросая на меня осторожные взгляды, то ли
устраивали государственный заговор, то ли уговаривались после заседания пойти
по бабам.
– Вы хотите сказать, – заметил он
осторожно, – что у кобызов рождаемость должна падать?
– Да, – ответил я. – Как во всех развитых
странах.
– Высокоразвитых, – сказал Забайкалец ехидно.
Я не понял, в чем шпилька, сказал тем же тоном:
– Упала же рождаемость у турок и курдов, переселившихся
в страны Западной Европы?
– Да, – согласился Забайкалец, – на сотые
доли процента.
Я сдвинул плечами:
– Скорее всего, ошибки в подсчетах. Наверняка
злонамеренные. Есть факторы, от нас не зависящие, это как биение сердца или
работа легких. Бежишь – дышишь чаще, да и сердце стучит, лег отдохнуть – все
замедляется. Так и фактор, регулирующий численность семей. Пока кобызы будут
рожать по десять детей, те будут копаться в навозе. А кобызы тоже захотят,
чтобы их дети жили «как люди».
Гусько сказал ровным голосом, не то поддерживал меня, не то
опровергал:
