– Я не верю, – огрызнулся он, – но это в
самом деле помогает. Человек с плевком как бы выбрасывает часть порчи. Сейчас
бы сказали, негативной энергии.
– Политик не имеет права верить, – ответил я
устало. – Так что там у меня?
Он подумал, сказал осторожно:
– Есть мудрость в расхожей фразе, что все болезни от
нервов, уже слышали? Только… гм… Вы чересчур зажаты, господин президент. Не
понимаю, что в вас такое происходит, ведь первая половина президенства была
куда труднее!.. Особенно первый год. Предшественник такие завалы и проблемы
оставил… но тогда ваше здоровье было не в пример лучше. Сейчас вас нечто грызет
изнутри. У меня все данные вашего организма вот на харде, триста гигабайтов
занимают, вроде бы все в норме или почти в норме, но в то же время происходит
что-то нехорошее…
– Что?
Он развел руками:
– Откуда я знаю? Это вы мне скажите. Есть люди с
рабоче-крестьянской психикой, им все по фигу, а есть ранимые натуры, что при
всем железном здоровье могут в одночасье сгинуть от инфаркта, инсульта и прочих
гадостей, едва узнают, что их ребенок получил двойку по математике!..
– Это я ранимая натура? – удивился я.
Он покачал головой:
– Слава богу, у вас как раз рабоче-крестьянская. Вы
малость туповаты, господин президент, и к тому же недостаточно чувствительны.
Это и позволило вам при несомненном уме достигнуть высот, не обращая внимания
на те мелочи, от которых чувствительные сыграли бы в ящик. Но сейчас появилось
нечто такое, что неумолимо разрушает даже ваше железное здоровье. Я не знаю,
что это, а вы как о стул… головой бей. В смысле, как кистеперая рыба об лед.
Только стул да лед вдребезги! Так что, не будучи психоаналитиком…
– Избави боже, – сказал я с отвращением.
– Вот-вот, будучи нормальным медиком, могу только
порекомендовать смену деятельности.
– Ну-ну, – спросил я с подозрением. – Что
это?.. Голых баб в сауну?
– Думаю, вы и сейчас этим не обделены, а ничто так не
сокращает жизнь, как сауны и бабы в саунах. Надо бросить это президентство,
уехать в село и засесть на пару месяцев с удочкой над заводью, где хорошо
клюет. И вообще не возвращаться в Москву. Здоровье дороже.
Я буркнул:
– Да-да, плюй на все и береги здоровье, это я слышал.
– Теперь это целая философия, – сказал он с
двусмысленной улыбкой.
Я отмахнулся:
– Ладно-ладно, верю. Вы ведь повторили слово в слово
все, что сказал Чазов. Вряд ли сговаривались, хоть вы все и шарлатаны. Чазов
слишком горд и уверен в своем деле. Но только никто из вас не может сказать,
сколько мне еще осталось. А мне это надо знать… Полгода протяну?
Он помедлил, сказал с осторожностью, уклончиво, глаза отвел,
я видел, как на столе появлялись светлые полосы, будто по ним водили влажной
тряпочкой, это он елозил взглядом:
– Если протянете, то… потом, на пенсии, можете долгие
годы жить с удочкой в руке. Может быть, даже играть в теннис. Или хотя бы
фотографироваться с теннисной ракеткой. Наш организм… гм… у него такие запасы
живучести…
– Сколько? – спросил я в упор.
Он пожал плечами:
– Было бы шарлатанством назвать точный срок. Вы можете
ощутить приступ вот прямо сейчас, выходя из этого кабинета. А можете протянуть
еще два-три месяца.
– Спасибо на добром слове, – сказал я.
Он ответил очень серьезно:
– Мне платят не за добрые слова.
Через неделю, когда Карашахин в очередной раз появился с
бумагами, я поинтересовался не без ехидства:
– Ну что там с судом шариата? Я имею в виду, у кобызов?
Он остро поглядел мне в глаза.
– Вы оказались правы, предложение не прошло. Там, на
месте. Нам не пришлось вмешиваться, напоминать о федеральном законе и прочих
неприятных вещах. Однако, господин президент, активность этих группировок все
же набирает обороты. Группа «Воины 30 ноября» вообще потребовала автономии
Рязанской области.
– Это самая экстремистская группировка?
– Вы как в воду смотрите, господин президент.
Я отмахнулся:
– Тут не надо быть особо прозорливым. Кто еще
предложит, кроме самых осумасшедшенных?
Он слегка поклонился:
– Мир сумасшедшеет, господин президент.
– Но не до такой же степени?
– Будем надеяться, господин президент. Впрочем, вы сами
говорили…
Я проворчал:
– Говорил, но я, как бы это, предостерегал! Накаркивал.
Чтоб не случилось.
– Будем надеяться, – повторил он, – что не
накаркали…
– Надеяться? – отмахнулся я. – Вы бы неплохо
в поповской рясе смотрелись. Политики не надеются, они люди трезвые.
Он уставился на меня ничего не выражающими рыбьими глазами.
– И что вам подсказывает ваша трезвость, господин
президент?
– Всеволод Лагунович, – сказал я
проникновенно, – меня избрали всенародным голосованием. Это значит, что я
– выразитель мыслей и чувств ста сорока миллионов россиян. Объясняю на пальцах,
раз уж вы не желаете вылезать из танка: то, что говорю или чувствую я, то же
самое говорят и чувствуют сто сорок миллионов. Потому мне н?? требуются
дорогостоящие опросы общественного мнения, чтобы узнать, что и как думает
Россия. Мне не требуются даже подсказки специалистов, как мне поступить, чтобы
быть понятым народом! Как бы я ни поступил, так бы поступил усредненный
россиянин. Потому я сейчас просто отмахиваюсь от ваших нелепых предостережений.
И вся Россия в моем лице отмахивается.
Он кивнул, сказал тем же неприятным базаровским голосом:
– Вам бы еще напиться, господин президент, чтобы уж
совсем в выразители облика России. А завтра на службу с побитой мордой,
порванной рубахой и помадой на воротнике. Уверен, на очередных выборах победили
бы с треском!
– Увы, – сказал я, – я уже отпрезидентился.
Хотя почему «увы»? Жизнь не заканчивается…
Я прислушался, тяжелая дверь отсекает все звуки, однако
Карашахин заметил:
– Громов уже прибыл. Военный человек, а такая
неточность, приходит всегда раньше. Зачем?
Я отмахнулся:
– Да просто раньше. Зачем всегда искать ответ на вопрос
«зачем»? Зови, у меня к нему пара вопросов.
Карашахин вышел, вернулся уже с двумя, следом за Громовым
вошел Павлов, свежий, бодрый, хищный, мокрые от легкого дождика волосы стоят
торчком, остроконечные уши блестят, как покрытые пленкой.
Он крепко и энергично пожал руку, в глазах смех.
