– Сегодня же я соберу кабинет, – пообещал
я. – Сегодня же. И поговорим.
– Господин президент, – прокричал Хезар, –
объясните вы этим тупым русским, что будущее принадлежит нам!.. Россия все
равно разваливается, русские уже спились, а кобызы… да вы сами все видели!
– Видел, – подтвердил я. – Все видел.
– Мы ждем!
– Мы верим в вас!
– Надеемся!
– Сегодня же соберу кабинет, – повторил я. –
Как только вернусь, сразу же и поговорим.
Я улыбался, раскланивался, со ступеней особняка отечески
смотрит муфтий, духовный вождь, непонятное для нас явление, непонятное для
народа, который уже усвоил, что всем в мире заправляет экономика, все вожди
врут, воруют, грабят, трахаются в банях, называемых саунами, все сволочи, все
гады, никому верить нельзя, каждый за себя – это и есть рыночная экономика…
Стражи в последнем усилии оттеснили радостную толпу, я
торопливо пожимал протянутые мне руки, улыбался, кивал, наконец прохладное
чрево лимузина приняло меня вовнутрь, как горькую таблетку, я с облегчением
откинулся на мягкую спинку.
С другой стороны ввалился Новодворский, лицо виноватое,
вздыхает и пыхтит, проговорил с облегчением:
– Надеюсь, это была последняя остановка?
– Все, – ответил я. – Давай в Москву!
Карашахин тут же пощупал мне пульс, вздохнул, в ладони его
появился шприц. Я послушно дал заголить себе руку, кольнуло, от предплечья
побежала жгучая струйка, растеклась горячей волной, а когда коснулась сердца,
осталось только надежное тепло.
Новодворский сказал со смешком:
– Пусть телохранители едут в первой машине. Здесь вам
ничего не грозит, кобызы такого президента в задницу целовать будут! Пылинки
упасть не дадут.
Шофер сказал с лютой болью в голосе:
– Ну почему? Почему они горят, почему готовы за свою
кобызскость под танки бросаться, а мы… нам лень через губу сплюнуть?
Глава 12
Над Москвой уже темное небо, когда въехали в город, а в это
время года рабочий день заканчивается, когда солнце еще высоко. Я, увы, не
Иосиф Виссарионович, что заставлял свой кабинет и всех министров работать до
полуночи. Уже из машины позвонил всем, велел завтра в восемь утра быть у меня.
Домашний врач измерил давление, сразу же, несмотря на мои
протесты и ссылки на Карашахина, вкатил укол в ягодицу, а другой, очень
болезненный, под лопатку. Перед глазами перестали плавать розовые медузы, в
голове наполовину утих шум. Я поблагодарил и выпроводил, дальше все в руках
жены, она уложила в постель, принесла грелку под ноги, пичкала горячим чаем с
какими-то целебными добавками.
– Давай спать, – попросил я. – Завтра тяжелый
день…
– Тебе завтра вообще нельзя вставать! – заявила
она с горячностью. – У тебя постельный режим…
– Слово-то какое нехорошее, – пробормотал
я. – Фу, какая ты циничная…
И пока она соображала, по части юмора у нее туговато, я
отвернулся к стене и скрючился в бублик. Тело потяжелело, налилось теплом, я
начал проваливаться в сон непостижимо быстро, без пересчета бараньих стад перед
внутренним взором.
И почти сразу завис во тьме, все тело сковало тяжестью.
Попробовал двинуться, но руки и ноги как будто попали в густой клей, что с
каждым мгновением застывает больше и больше, уже превращается в монополимерную
смолу.
Пузырь, в котором я оказался, становился все теснее. Нечто
огромное и враждебное давит со всех сторон, наваливается, и вот уже трудно
дышать, задыхаюсь, жадно хватаю воздух…
Вынырнул из сна-обморока я все еще в том же пузыре, но вот
там глазок ночничка, от окна, закрытого плотными шторами, все же струится
серебристый лунный свет, знакомая комната подпрыгивает только от ударов моего
сердца…
Жена рядом, в полумраке сонное лицо кажется моложе, дыхание
ровное, не то что у меня: как из сопла первых реактивных двигателей.
Тупо и очень сильно болит в спине под левой лопаткой. Ладонь
привычно похлопала по столику, пальцы нащупали журналы, папки, но ставшей
привычной капсулы с лекарством не оказалось. Можно бы позвонить, кнопка прямо
под пальцами, но представил себе, какие пойдут слухи, все равно у нас никакие
тайны не держатся, пересилил себя, сцепил зубы, чтобы не стонать, в спину
вонзилось острое длинное шило и достало сердце, а я доковылял на кухню, там в
особом отделении холодильника целый арсенал лекарств, вот бы возликовал
Борджиа…
Пока полз, цепляясь за стену, обратно, боль начала медленно
затихать. Не ушла, не исчезла, а именно затихла, то есть осталась там же,
залегла и свернулась холодными кольцами гремучей змеи, я чувствую ее недобрую
тяжесть, ее смертельный холод. Перед глазами встало перекошенное лицо
Митрохина, моего ровесника, его недавно разбил жесточайший инсульт. К счастью,
у него достаточно средств, чтобы не загибаться в районной клинике, а оплатить
врачей высокой квалификации и дорогие лекарства. Но полную работоспособность
уже не возвратят, останется жить растением…
– Ни фига, – пробормотал я зло, – у меня
сердце, сердце!.. Я не буду жить геранью.
Боль так и не исчезла совсем, когда я через час входил в
свои рабочие апартаменты. Ксения ахнула, увидев меня:
– Что с вами, господин президент?.. Господи, вам пора
отменять такие поездки!
– Какие? – спросил я устало.
– Волнительные, – ответила она сердито. – На
вас лица нет! Это что же, оргии с горячими кобызскими женщинами?.. Я вас не
узнаю, Дмитрий Дмитриевич, всегда такой спокойный, даже меня не потрогаете,
вроде я и не женщина вовсе, обидно как-то, а сейчас как выжатая тряпка… Или вы
еще и по Москве все кабаки обошли? Ну и как, славно погуляли?
– Не ворчи, – попросил я, – лучше сделай
кофе. Покрепче и с тремя ложками сахара. Народ уже пришел?
– Да, ждут. Трясутся.
– Почему?
– Вы впервые не сказали, зачем.
– А-а, на ворах шапки вспыхнули…
– Еще как, – подтвердила она с тайной
радостью. – Сидят, в уме номера швейцарских банков вспоминают. Да напрасно
все…
– Почему?
– Да не станете вы, – сказала она безнадежным
голосом.
Я открыл дверь, в предбаннике вдоль стены сидят Павлов,
Громов, Каганов, Сигуранцев, Карашахин, все напряженные, с вытянувшимися
лицами, только Новодворский по обыкновению хмурит брови и рассматривает
подозрительно ногти, словно ночью это нормальные когти, а теперь вдруг
укоротились, да еще Крамар, начальник охраны, изображает застывшего в готовности
терминатора.
– Доброе утро, – поприветствовал я. – Если
для кого-то доброе.
– Здравствуйте…
