И по стране, и в кабинете министров, как раньше говорили о
социализме с человеческим лицом, сейчас говорят о капитализме с тем же лицом,
при этом большинство уверяют, что и при строительстве капитализма у нас
особенный путь, только крайние западники настаивают, чтобы ничего не
изобретать, а взять и скопировать Запад, нечего косоруким изобретать свои
модели.
Дверь приоткрылась, Ксения бросила вопросительный взгляд. Я
покосился на свое отражение в стеклянной дверце книжного шкафа: седой лысеющий
человек с печальными глазами, можно без натяжки сказать – мудрыми, должен же я
быть самокритичен, взглянул на часы, уже пять минут десятого.
– Извини, – сказал я отечески, – давай зови
всех!
– Сюда?
Я подумал, покачал головой:
– Нет, в кабинет для совещаний. Там, даже если первыми
войдут Окунев и Новодворский, поместимся все.
Пока она разговаривала с министрами, я перебрался в соседний
зал, здесь втрое просторнее, а так почти этот же кабинет: мебель, как и во всех
помещениях, старинная, даже антикварная, но я не настолько привязан к старине,
чтобы из-за почтения к обстановке лишиться доступа к информации: уже в мое
правление на стенах укрепили жидкокристаллические экраны, и каждый год меняют
на все более новые, совершенные, навороченные.
Дизайнеры постарались придать им с помощью массивных рам вид
дорогих картин, но, конечно, единства стиля как не бывало.
Помню, предыдущий президент как-то в телефонном разговоре
попенял мне на такие изменения, я постарался перевести в шутку, пояснив, что
тогда для единства стиля мне пришлось бы принимать посетителей в костюме времен
Ивана Грозного. Более того, требовать, чтобы ко мне приходили только одетые
соответствующим образом.
Зазвонил телефон, я взял трубку, приглушенный голос
Карашахина звучал тихо, серо, я вслушивался, одновременно наблюдая, как к двери
подходят члены правительства. Мелькнул Новодворский, приятно улыбаясь, розовый
такой колобок в пару центнеров, круглые щечки, масленые глазки, с виду
добрейшей души человек, всегда говорит только приятное, немногие знают, какой
это цельный и неразборчивый карьерист, имеет колоссальнейшие связи, которые
завязывал так же неразборчиво: где через браки, в том числе своих детей и
многочисленной родни, где через лесть, подарки, везде без мыла влезет, но разве
это не добавочная подмога на посту премьер-министра, который и сам по себе –
блестящий ум и умелый игрок на международной арене?
Еще при Советской власти он сделал ставку на то, что Запад
намного сильнее и обязательно нас добьет, а раз так, то какие могут быть
проблемы выбора: на чьей стороне? Конечно же, на стороне сильнейшего! Как и его
учитель Сахаров, в эпоху заката режима перешел в оппозицию, смело и гневно
обличал строй, уже прекрасно зная, что сталинская жестокость позади,
одряхлевшая власть расправиться просто не сумеет и даже не успеет, а когда
власть рухнула окончательно, в числе первых замаячил перед телекамерами со
звездно-полосатым флагом России. С того времени усиленно проводит кампанию, что
России надо вот так взять и помереть, а земли передать Западу. Русским же,
чтобы долго не мучиться, надо вымирать ускоренными темпами, не терпится
увидеть, как с карты исчезнет даже название этой страны. На Западе три виллы, немалый
счет в швейцарском банке, еще две виллы на имя дочерей, и не очень-то стремится
платить налоги, записывает на родственников. Увы, ни Запад ничего с этим
поделать не может, ни мы, хоть и знаем, сколько сотен миллионов долларов он
уворовал лично. Законодательство у нас, мать его, отстранить бы его вот так,
волевым усилием… но я же избран в демократическом государстве большинством
голосов, люди ждут от меня исполнения законов!
Новодворский еще был за дверью, я только услышал его
задорный и почти игривый голос:
– Вы уж извините, Лев Николаевич, но вы не правы!
Насилием ничего нельзя решить. Эта проблема не имеет военного решения… Да и к
тому же мы должны соблюдать международные законы… Вы антисемит?.. Простите, но
так говорили фашисты… Академик Сахаров – совесть нации… вы уверены, что вы не
антисемит?..
Вошел Громов, министр обороны, массивный, как борец сумо, но
легко носит свое оперное тело. Лицом а-ля турецкий султан: как бы ни брился,
щеки и подбородок темно-синие, да что там щеки – синева под самые по-казацки
острые скулы, а сверху на эти скальные выступы наползает жаркая трехслойная
лава подглазных мешков, у меня ощущение от них, как от переполненных обойм
подствольных гранатометов, глаза постоянно держат на прицеле, я там явно в
перекрестье, где бегут полупрозрачные цифры, показывающие расстояние до
объекта, движение воздуха и даже необходимость разрывной, бронебойной или
серебряной пули.
– Время Топора, – прорычал Громов через плечо.
– У нас? – спросил Новодворский, входя следом.
– Везде, – отмахнулся Громов с
небрежностью. – Везде на планете по имени Земля.
– Это не так, – ответил Новодворский с
достоинством. Он искательно посмотрел в мою сторону, убедился, что я все еще
занят разговором по телефону, сказал достаточно громко, чтобы услышал и я: – Во
всем мире, как вы могли заметить, крепнут именно демократические ценности. Не
видит этого либо слепой, либо фашист. Слепым я вас назвать не могу, хоть вы и
пользуетесь очками… У вас минус десять?
– У меня плюс, – сварливо сказал Громов. –
Плюс два, так что очки мне без надобности, пользуюсь только для чтения. Это
значит, что могу не увидеть врага, который со мной рядом, но вдаль зрю далеко!
И что там ждет Россию, тоже вижу.
– И что видите? – коварно спросил Новодворский.
– Величие, – ответил Громов высокопарно.
Новодворский снова бросил на меня осторожный взгляд, не
мешаем ли, сказал со вздохом:
– Даже если вам почудился призрак, что бродил по
Европе, а к нам однажды явился и нагадил, то нам все равно надо оттянуть конец…
не надо ржать, поручик… ах, простите, вы уже маршал, я имею в виду, оттянуть
приход этого жестокого времени как можно дольше. Мы обескровлены, измучены…
Я дослушал Карашахина, велел принести бумаги и отключил
связь. Разговоры в кабинете разом умолкли. Я кивнул на стулья вокруг стола.
– Прошу садиться, какие церемонии?.. Сколько лет
протираем эти сиденья!
Громов бодро каркнул:
– Да уж, я та-а-акой мозоль натер. Больше только у
Новодворского на языке.
Они рассаживались, как обычно, строго по рангу, не писаному,
но реальному, по которому министр обороны всегда ближе к президенту, чем
какой-то там министр какой-то там культуры. Да культуру вообще не приглашают на
заседания правительства в узком кругу, а разве что в самом что ни есть
расширенном, когда нужны пионеры, ныне бойскауты, для подношения президенту
страны букетов цветов и благодарения за счастливое детство.
Я терпеливо ждал, от строгой процедуры первых заседаний
остался только этот протокол, а за семь лет моего президентства сложился
полуформальный ход таких заседаний, поневоле сложился, ибо работаем подолгу, а
просидеть, как в Генштабе, трудновато для уже привыкших к вольностям
демократии, когда можно и почесаться, и галстук расслабить, и квартиру в
ноздрях освободить, чего не посмели бы в первые месяцы.
